Говорят, что любовь была изобретена в XII веке посредством поэзии трубадуров, возникнув через литературный сюжет с сердцем как символом.

16 век, начало. Амур с завязанными глазами выпускает две стрелы в пару сердец. Два сердца бьются как одно. В период Возрождения сердце символически указывало на то, что два человека испытывают друг к другу одинаковые чувства. Влюбленные совершали ритуальный обмен сердцами. Миниатюра из рукописи "Orationes", 1510, Муниципальная библиотека, Клермон-Ферран / "Orationes", 1510, Bibliothèque municipale, Clermont-Ferrand. via

Тогда в среде рыцарства сформировался особый мир чувств, идеалом становится куртуазная любовь. Физическое завоевание женщины с оружием в руках заменяется куртуазным ухаживанием. Новый вид любви своим появлением и распространением обязан песням странствующих поэтов-певцов, музыке и рыцарскому роману. Устное и письменное творчество поэтов той поры оказало большое влияние на развитие человеческих сердец в Европе. В произведениях, повествующих о куртуазной любви часто речь идет именно о сердце.

2.

13 век / Atelier du Maître de Bari. La dame de Thibaud et Doux Regard. Paris, Bibliothèque nationale de France, Manuscrits, MS fr 1584, fol. 41 v. 13th century, c. 1250s/1275. Source textuelle: Tibaut, ou Thibaut, Le Roman de la poire, 13e siècle.

Инициал S из рукописи 13 века "Le Roman de la poire ". показывает, вроде бы, самое раннее из сохранившихся изображений любовника, предлагающего физическое сердце возлюбленной. Сердце тут в форме конуса, направленного вверх, что соответствует анатомическим описаниям человеческого сердца в то время.

Куртуазная любовь — форма общения, получившая развитие при дворах правителей и в замках феодалов, где рыцари были тайными вассалами придворных дам.

3.


Около 1460 года. Миниатюра из "Послания Офеи Гектору" Кристины Пизанской. Городская библиотека, Лилль / Illustrazione tratta da "L"Epistre d"Othea" (1460 circa), Bibliothèque municipale, Lille

Ранние докуртуазные формы выражения любви рыцаря часто имели своей целью сексуальные отношения, но куртуазная любовь считает такие отношения непристойными. Особенно это относится к поздним песням трубадуров&Co, к некоторым куртуазным романам XIII века, в которых любовь становится все более утонченной и платонической. Акцент смещается в сторону всеобщего идеала благородства, милосердия и защиты.

4.


Дружба. Миниатюра из «Этики Аристотеля». Вторая половина ХIV века / "L"amicizia", miniatura tratta dall"opera "Etica di Aristotele" (seconda metà XIV sec), Bibliothèque Royale de Belgique, Bruxelles

Применение силы видоизменяется и постепенно отклоняется, и на смену военным подвигам и вульгарной сексуальности, типичной для того времени, приходят возвышенные слова и обходительные манеры. В XIII веке рыцарь должен любить свою даму сердцем и радоваться, что может только этим и ограничиться. Куртуазная любовь является, таким образом, смесью чувственной и платонической любви. Благодаря творчеству трубадуров этот идеал любви входит в моду и распространяется по всей Европе, вплоть до самых отдаленных ее уголков.

5.

Милосердие из "Les Trois bussines". Конец XV века. В религиозном искусстве христианский идеал любви олицетворяется фигурой Милосердия. Библиотека Мазарини, Париж / In realta si tratta della "Carita", miniatura tratta da "Les Trois bussines" (fine XV secolo), Bibliotheque Mazarine, Parigi. via

Подчинение рыцаря своей госпоже стало настоящей революцией для традиционного общества. Новая модель эротического переживания, описываемого в балладах, требует, чтобы мужчина подчинился женщине, принадлежащей к высшему аристократическому сословию. Эта женщина, как правило, — замужняя дама, и она замужем за другим. Брак и любовь не просто разные понятия, они несоединимы. Брак разрушил бы весь интерес, на котором зиждется и любовная страсть, и литературный жанр.

6.

Манесский кодекс - знаменитейший сборник лирических песней миннезингеров на средневерхненемецком языке. Он был создан около 1300/между 1305 и 1315 годами в Цюрихе. Гейдельбергский университет, germ. 848, fol. 311r / Codex Manesse, UB Heidelberg, Cod. Pal. germ. 848, fol. 311r. Alram von Gresten. Meister des Codex Manesse (Grundstockmaler).

Чтобы стать почитателем дамы и быть достойным ее любви, мужчина должен овладеть всеми рыцарскими добродетелями и пройти через все испытания, которым дама его подвергает, не достигая в конечном итоге самого главного. Эта любовь есть, таким образом, любовь запретная, со всеми соответствующими атрибутами — двойной игрой и двойственной коммуникацией. И именно потому, что цель никогда не достигается, страдание становится частью любовной страсти и делается столь же сильным и глубоким, как сама страсть.

6.


Здесь мы видим обратную картину - сердце юноше вручает девушка. Может быть как ответ на переданное ранее им? XIV век, середина. Роман об Александре. Маргиналия / Bodleian Library MS Bodl. 264, Romance of Alexander. via

Эта отважная эротическая игра проходит без осознания греха и вообще вне христианского учения о грехе. Религия здесь полностью игнорируется, и именно поэтому церковь ведет борьбу с куртуазной культурой.

7.


Маргинальный рисунок / Bodleian Library MS Bodl. 264, the mid-fourteenth-century edition of the Romance of Alexander

Один из крестовых походов, Альбигойский крестовый поход, начатый в 1209 году, был направлен против катаров (альбигойцев) и в особенности против Окситании, где процветала поэзия трубадуров. Крестовый поход против Прованса принял чрезвычайно жестокие формы и это произошло не только из-за катаров, выступавших против церковной роскоши и папской власти. Не менее важной причиной была поэзия трубадуров, которая воспринималась как лирика критическая по отношению к христианству и находилась в тесной связи с мусульманской Испанией и Каталонией.

Согласно учению «опасных еретеков» катаров, любовь - это мистическое таинство. Ее символы - сердце, роза, цветок лотоса, светящееся точка являются образами скрытого духовного центра. Этот центр, это состояние можно достигнуть через любовь посредством уничтожения разделения.

8.


Около 1410 г. Сердце в списке «Кентерберийских рассказов» (конец XIV века) Джеффри Чосера / c. 1410. BL Harley MS 7334 f.60v. Author Geoffrey Chaucer (b. c. 1340, d. 1400). The Canterbury Tales. Origin England, S. E. Рrobably London or East Anglia.

В рыцарскую эпоху сердце становится неотъемлемым атрибутом, образом и символом нового идеала любви. Развивается особая тематика, посвященная сердцу, как, например, в канцоне одного из известнейших трубадуров Бернарта Вентадорнского (1147-1170):

Коль не от сердца песнь идет,
Она не стоит ни гроша.
А сердце песни не споет,
Любви не зная совершенной.
Мои кансоны вдохновенны —
Любовью у меня горят
И сердце, и уста, и взгляд.

9.

Около 1520 года, иллюстрация из списка "Романа о Розе" - французской аллегорической поэмы XIII века / ca. 1520. France Morgan Library M. 948. Roman de la Rose via

Когда любовь исходит от «всего» и «чистого» сердца, она нарушает любые социальные нормы, в том числе и религиозные, против которых грешат влюбленные. Тот факт, что власть церкви могла дать осечку в таком важном вопросе христианской морали, как мораль сексуальная, говорит не только о напряженных противоречиях cредневековья, но и о силе, заключенной в рыцарской поэзии и рыцарских романах.

10.

Сборник любовных сонетов, из которого этот лист, был изготовлен в 15 веке в Италии, вероятно, в Милане и, как следует из текста, подарен даме по имени Мирабель Зучарая / London, British Library, MS King"s 322, f. 1r. This collection of love sonnets was made in 15th-century Italy, probably Milan, and presented to a lady identified in the text as Mirabel Zucharia.

"Движение" за право следовать порывам сердца, как в эмоциональном, так и в эротическом отношении, развивается в эпоху наивысшего могущества католической церкви в Европе, в XII-XIII веках, когда готические шпили величественных соборов устремляются высоко в небеса. Однако именно в это время люди все чаще осознают, что жить надо земной жизнью плоти и крови, здесь и сейчас. Тогда расцветает стремление к естественной, страстной и земной любви. Высокое средневековье занимает центральное место в культурной истории сердца. Именно в этот период происходит переворот, способствовавший возникновению современного человека, обладающего внутренней независимостью. Историки и исследователи человеческого менталитета единодушно признают, что идеалы рыцарства способствовали формированию западного гуманистического мировоззрения.

11.

15 век. Книга в виде сердца. Фронтиспис. Фортуна, Амур и их жертва / RECUEIL de Chansons italiennes et françaises. Ms. sur vélin de 72 f., en forme de cœur (fin du XVe siècle), velours rouge, tr. dor. miniatures et encadrements. Bibliothèque nationale de France, Département des manuscrits, Rothschild 2973 (979 a). Frontispice.

В эпоху расцвета рыцарства любовь постепенно приобретает и интеллектуальный компонент. В процессе ухаживания становится хорошим тоном подарить предмету вожделения сборник стихов или вместе читать роман. Ознакомиться с одним подобным подарком можно по ссылке.

Источники и литература :

В основном: Уле Мартин Хейстад. История сердца в мировой культуре от Античности до современности. Перевод с норвежского: С. Карпушина, А.Наумова. М.: Текст, 2009.
Жан-Клод Болонь. История любовных побед от Античности до наших дней. Пер. с фр.: И. Васюченко, Г. Зингер. - М.: Текст, 2009
Энциклопедия. Символы, знаки, эмблемы. Авт.-сост. В. Андреева и др. - М.: ООО " Издательство Астрель"; ООО "Издательство ACT", 2004 ("ADMARGINEM").
+ по ссылкам.

Легким достигновением обесценена

бывает любовь, трудным входит в цену.

(14-е правило Царя Любви)

Куртуазная любовь – специфическая средневековая форма возвышенной чувственной внебрачной любви рыцаря к прекрасной даме. Куртуазный – изысканно вежливый, любезный. [Фр. courtois – учтивый, любезный, галантный, от ст.-фр. court – двор]. Игра в куртуазную любовь возникла при дворах феодальной Франции. Современники называли ее “утонченная любовь”. Французский историк Гастон Парис назвал этот тип отношений “куртуазным” (“придворным”).

Образ женщины в средневековье был образом некоего морального монстра, сотканного из низменных желаний, уродливых черт характера. Противоречивость и порочность женской натуры описывалась эпитетами “буря в доме”, “ненасытное животное”, “препятствие к исполнению обязанностей”.

В Своде канонического права североитальянского юриста Грациана женщина трактовалась как существо низшее и зависимое от мужчины. Поскольку женщина не была создана по образу Бога, то считалась несамостоятельной, не обладавшей авторитетом и правоспособностью. Женщина не могла учить, выступать свидетелем в суде и гарантом в сделках, она не имела права заседать в суде. Общественная активность женщины ограничивалась властью мужчины, которому она была обязана служить.

Ее подчиненность мужу земному, плотскому рассматривалась лишь как элемент ее подчинения мужу небесному, духовному. Бог представлялся как собственник души и тела женщины, а муж являлся арендатором ее тела. Бог был единственным объектом духовной привязанности женщины в браке. Для плотского же брака было допустимо лишь чувство почтительной привязанности и удовольствия, но не любви. В день Страшного суда достойным прощения считался брак, основанный на верности, плодовитости, таинстве. В сексуальной жизни требовались воздержание и бесстрастность.

Культ Девы Марии. Феодальная революция XI в. укрепила “дом” и “замок” как хозяйственные ячейки. Это привело к закреплению за женщиной функций ведения дома, непосредственного распоряжения питанием семьи и обеспечения ее одеждой, воспитания малых детей, культа умерших предков, сохранения родовых реликвий. Параллельно с повышением статуса женщины в домохозяйственной сфере за ней закрепляются положительные образы матери или страдающей девственницы. Таинство брака и культ Девы Марии становятся охранной грамотой для замужней женщины и девственницы (“Христовой невесты”).

Современница Столетней войны, одна из первых сторонниц женского равноправия, участница Судов любви и куртуазных прений, Кристина Пизанская в книге “О граде женском”, рассуждая о сотворении женщины, доказывала, что образ Бога запечатлен не в теле, а в душе человека, и что “Бог сотворил совершенно одинаковые, равно благие и благородные души для мужского и женского тела”.

Примером искреннего понимания женой супружеского долга служит история графа Балдуина VI Фландрского, будущего императора Латинской империи. Его супруга Мария после брачной церемонии закрылась в монастыре, отказавшись выполнять супружеские обязанности, а Балдуин, признавая выбор жены, сохранял ей супружескую верность.

“Fine amor” – утонченная любовь. В центре ее находится замужняя женщина, дама. Неженатый мужчина, юноша, обращает на нее внимание и загорается желанием. Это была платоническая любовь между юным рыцарем и женой его господина. Причина этих отношений – в брачных обычаях средневековья, когда родительская семья, чтобы ограничить раздел земель, женила только старшего сына. Остальные, предоставленные сами себе, оставались в своем большинстве холостыми. В XII в. благородное рыцарство состояло главным образом из “юношей”, взрослых неженатых мужчин, чувствовавших себя обездоленными и завидовавших мужьям. Они и становились поклонниками знатных матрон.

Кто овладевал женщиной своего круга, был достоин восхищения. Предел юношеских мечтаний заключался в том, чтобы нарушив самые строгие запреты и презрев величайшую опасность, дерзко соблазнить жену брата, дядюшки или сеньора. При дворе процветала охота за благородными женщинами. В мужском обществе куртуазная любовь была престижна. Она демонстрировала умение изысканно завлекать женщин, подчеркивала принадлежность к миру избранных.

Двор был школой, в которой мальчики с 7 лет проходили обучение при сеньоре их отца или дяди по материнской линии. Жена патрона, дама, делила с их господином ложе и помыслы, принимала участие в воспитании будущих рыцарей. Признанная покровительница живущих при дворе юношей, в их глазах она заменяла им мать, от которой они были оторваны почти детьми. Она была их доверенным лицом, наставляла и имела неоспоримое влияние. Вместе с супругом дама присутствовала на бесконечных турнирах, на которых мальчики стремились отличиться и завоевать внимание господина. Любовь юношей устремлялась сначала к женщине, которая тем самым становилась посредницей между ними и сеньором.

Вассальный кодекс любви. Любовь к женщине трактовалась как служба вассалу. Любовные отношения трактовались как вассальные: дама – госпожа, сеньор. Рыцарь подчеркивал свое подчинение прекрасной даме, служил ей как вассал сеньору.

Дама – жена сеньора. Или она хозяйка дома, где он принят, и, уже в силу этого, является его госпожой. Мужчина всячески подчеркивал свое подчинение. Он демонстрировал преданность, самоотречение, самоотвержение в служении. Он, как вассал, встает на колени, отдает себя, свою свободу в дар избраннице. Женщина может принять или отклонить этот дар. Если она, позволив себе увлечься словами, принимает его, она более не свободна, так как ни один дар не может остаться без вознаграждения. Сеньор обязан вассалу теми же услугами, что получил от него, поэтому избранница обязана, в конце концов, предаться тому, кто принес себя ей в дар.

Но дама не может располагать телом по своему усмотрению: тело принадлежит ее мужу. Все в доме наблюдают за ней. Если она будет замечена в нарушении правил поведения, ее объявят виновной и подвергнут вместе с сообщником суровому наказанию.

Когда рыцарь или трубадур объявлял себя вассалом знатной дамы, об этом знала только она. Молчание и терпение: любовь – тайна, которую следует всячески оберегать от завистников и подлых людей. Влюбленный должен благоговеть перед своей дамой, быть верен ей, куртуазен – вежлив по всем правилам ритуала, подавлять в себе вспышки гордости.

Опасность игры придавала ей особую пикантность. Рыцарю, пускавшемуся в любовное приключение, надлежало быть осторожным и строго соблюдать тайну. Под покровом этой тайны, скрывая ее от посторонних глаз, влюбленный ожидал вознаграждения. Ритуал предписывал женщине уступить, но не сразу, а шаг за шагом умножая дозволенные ласки с тем, чтобы еще больше разжечь желание почитателя. Удовольствие состояло не столько в удовлетворении желания, сколько в ожидании. Само желание становилось высшим удовольствием.

Влюбленный рыцарь проходил несколько стадий: 1) любовь “колеблющегося”, 2) любовь “умоляющего”, 3) любовь “услышанного”, 4) любовь “друга”. На последней стадии ему разрешалось поцеловать руку прекрасной даме, заключить ее в объятия. Но все это – при условии преданности, верности своей даме, готовности выполнить все ее желания.

Если для первых поколений трубадуров и труверов была возможна плотская награда – “спать рядом”, то в последующем – только подаренная перчатка, улыбка, поцелуй. Поэту большего не нужно – лишь бы дама разрешила ему служить ей, воспевать ее, охранять ее честь.

С течением времени, у последующих поколений избранная дама начинает восприниматься как бесплотное существо, превращается в женщину-ангела. В той же мере вассал-любовник теряет свою энергию. Его служение становится религиозным подвигом, который не всякому под силу. Поддержка приходит от образа Святой Девы. Дева Мария рассматривалась как дама par excellence. Напряженная идеализация женщины стирает в ее образе конкретные черты и превращает ее в бесконечное светлое пятно, в котором теряются очертания любимого существа.

Задания и упражнения:

1) Познакомьтесь с исторической литературой и охарактеризуйте повседневный быт рыцарского замка.

2) Сформулируйте современный девичий кодекс любви.

3) Разыграйте Суд любви.

4) Выучите наизусть один из стихотворных текстов трубадуров.

5) Какие переживания вызывают стихи А. Блока о Прекрасной даме?

Глава из книги Игоря Гарина "Любовь", «Мастер-класс», Киев, 2009, 864 с. Цитирования и комментарии даны в тексте книги.

Моя возлюбленная так хороша и добродетельна, так походит на ангела, что ее можно любить столь сильно, как царицу небесную.
Г. Гвиницелли

Из глаз мадонны льется дивный свет,
И там, куда лучом он проникает,
Родится жизнь, какой наш ум не знает.
Затем, что ей подобья в мире нет.
Данте Алигьери

Любовь выдумали трубадуры
в XI веке.
Г. Грин

В древнем мире любовь - судьба, магические оковы, заклятие. Заклятие, которое нельзя не исполнить: «не существовало больше ни долга, ни обычая, никаких других священных уз, кроме этих - Гнетущих Уз Все Выстрадавшей Любви». Такова интерпретация Бедье Жозефа любви Тристана и Изольды, в которой неизбежность, трагедийная непреодолимость и предзаданность входят в противоречие с традицией, обычаем, нормой.
В Средние Века любовь-рок, судьба и заклятие уступает рыцарской куртуазной любви, воспетой Арнаутом Даниэлем, Гвидо Кавальканти, Ланфранко Сигалом, Гвидо Гвиницелли и, конечно же, Данте. Это любовь вопреки разуму, вопреки праву и вопреки вере, любовь безраздельная и зовущая на подвиг. Это любовь во славу и во имя высокой любви.
Прославление души, свободной от быта, расчета, забот и даже от гнета судьбы, - своеобразный исторический апофеоз любви и постоянный лейтмотив ее дальнейшего развития. Любовь - рок, т. е. максимальная несвобода, и любовь - это возможность «быть вопреки», быть в «свободе от»: это свобода, рожденная несвободой. Но это и несвобода, рожденная свободой.

Лишь о любви все мысли говорят,
И столь они во мне разнообразны,
Что вот одни отвергли все соблазны.
Другие пламенем ее горят.

Именно Средневековью обязана своим происхождением идея любви как взаимного чувства. Древние, воспевая любовь, упускали из виду ее обоюдность. Взаимность любви долгое время представлялась смелой и опасной идеей. Пусть с известными трудностями, христианское состояние любви как одиночества вдвоем переплавлялось в согласие сердец, взаимный эмоциональный порыв.
Гениальность всегда воспринимала спасительную силу жизни в женском облике - Софии В. С. Соловьева, Святой Анны Леонардо да Винчи, Вечно Женского Проперция, Мадонны Новалиса и Гёте, ночной возлюбленной Рильке.
У истоков поэзии трубадуров стоит человек, замаранный кровью. Первые песни о любовном томлении и женщине - земной богине - принадлежат перу крестоносца, герцога Аквитании, Гильома IX, сменившего меч на лиру после погромов в Палестине. Возможно, его вдохновили сами «неверные» - более изысканная восточная культура, питавшая уважение к женщине, византийский культ Девы Марии, творчество ибн Хазма, провозгласившего в О ж е р е л ь е г о л у б к и, что «единение душ в сотни раз прекраснее единения тел». Ибн Хазм не скрывал платоновских настроений: «С тех пор души любящих рыщут по свету в поисках друг друга, томятся в разлуке, жаждут встречи, их связывает та же тяга, что заставляет железо стремиться к магниту», - но Гильом и его последователи, вкладывая в свою поэзию мотив Афродиты Небесной, в реальной жизни отнюдь не следовали ни ибн Хазму, ни собственным песням.
Гильом писал свои песни на разговорном языке Прованса, и это придавало им непосредственности, грубоватой реалистичности, изумлявшей его современников придворных. Смельчак, питавший слабость к непристойностям, отчасти плут, он не задумываясь соблазнял жену, если ее муж находился в отсутствии, и ему ничего не стоило изобразить очертания тела любовницы на своем щите. При виде недоуменно вздетых бровей он дерзко пояснял, что эта женщина частенько носила его на щите своих бедер. Как-то он похвастался тем, что сумел за одну неделю 188 раз соблазнить жен двух знатных особ. Чему бы мы ни приписывали эти слова - браваде или же либидо, - ясно, что тщеславие толкало его на нарушение всех правил куртуазной любви. Его так и подмывало объявить во всеуслышание о своих победах, тогда как молчание составляло один из принципов куртуазной любви, - не потому, что оно способствовало нагнетанию чувств, а потому, что никто не хотел расплачиваться, в случае если неверность жены всплывала на поверхность.
Внучка Гильома IX Элеонора Аквитанская прославилась покровительством трубадурам и стала вдохновительницей любовных турниров, на которых поэты изощрялись в стилистике и семантике, именуя Дам Сердца не иначе как Ясная Радость, Ослепительная Надежда, Очарование Взора, и искусно мешая поэзию, музыку и любовные тернии.
Поэзия трубадуров не только очаровательна и изящна, но порой глубокомысленна, полна тонких наблюдений, афористична. У Гильома де ла Тура находим:

Человек разумный никому не доверяет;
Вот почему так велико число
Притворщиков в любви. Дамы, которых молят,
Заставляют долго вздыхать своих служителей,
Никогда в жизни своей не бывших лживыми.
Но цену сокровища, которое они даруют наконец,
Поймет лишь сердце, которое умеет им насладиться.
Чем дороже куплено оно, тем оно божественнее:
Радость любви измеряется ценою,
Какою она приобретена.

Фактически это отповедь Гильому IX или еще не родившемуся Дон Жуану с его способностью одерживать легкие победы и потому не способного познать наслаждения любви.
«Куртуазная любовь» ограничивалась пределами замка, подобно тому как спортивные состязания не выходили за границы арены. Строгие правила этой особой игры были известны всем, часто апробировались на публике и активно афишировались. Одной из наиболее известных была игра под названием «Двор любви», - род диспута или тяжбы. Кто-либо председательствовал в центральном зале замка и предлагал на рассмотрение различные сложные любовные ситуации. Каждый игрок должен был предложить решение проблемы и защищать свою позицию. Вот примеры задач для желающих состязаться в этой игре: «Какую женщину легче завоевать: жену импотента или жену ревнивца?»; «Что бы вы предпочли: теплую одежду зимой или куртуазную возлюбленную летом?»; «Если бы ваша дама была вам предоставлена лишь при условии, что она проведет ночь с беззубым стариком, когда, по вашему мнению, она должна была бы выполнить это условие: до или после встречи с вами?». Конечно же, никто не рассчитывал найти единственно правильный выход из затруднительного положения, и эта игра затевалась лишь для того, чтобы посостязаться в остроумии и повеселить публику диспутом о любви. Однажды королеву Элеонору спросили, кого бы она выбрала себе в возлюбленные - порочного юношу или добродетельного старца. Ее выбор пал на старца, поскольку в системе куртуазной любви добродетель почиталась за высшую ценность. В придворном мире все игроки были знакомы, пусть даже и мимолетно, и наслышаны друг о друге. Но за пределами замкнутого круга куртуазная любовь выглядит еще более целомудренной.
В Средние Века культура формировалась при дворах королей и аристократов, где возникала особая атмосфера любовных ритуалов, больше напоминающая игру в любовь: служение и клятвы верности Даме Сердца (часто - замужней), светские беседы и прогулки, изредка дар поцелуя. Физическая близость выходила за пределы игры, грозя концу более виртуального, чем реального романа.
Отважный рыцарь доказывал свою преданность готовностью убить таких могущественных драконов, как независимость, гордость и сексуальный голод. Отдавая себя в полную власть даме, он должен был любить, не надеясь обладать возлюбленной. Этот пункт являлся чрезвычайно важным и с практической точки зрения: ведь дама принадлежала своему мужу, а, кроме того, целью такой любовной интриги считалось пробуждение в рыцаре стремления к совершенствованию ради Прекрасной Дамы. Соль куртуазной любви заключалась в бесконечном продлении восторга, в потоке восхитительных мучений. ¬Только в состоянии головокружения, угнетения эротическими переживаниями, требовавшими сублимации, можно было ощутить неисчерпаемость эмоций, вознестись ввысь, рисковать, ставить перед собой все более благородные цели. Эта игра в вечный порыв требовала дисциплины чувств, строгого обуздания сладострастия, невозможного без терпения и определенного навыка, и поэтому в ней не участвовали те, кто стремился лишь к сексу.
Игра Дамы Сердца обязывала ее создавать ритуальные испытания для возлюбленного, подобные существующим у многих животных. Для мужчин «служение» возводилось в ранг искусства, в доказательство глубочайшей преданности. По приказу Дамы рыцарь мог пожертвовать даже своим достоинством - это тоже входило в правила игры.
Служение, предусмотренное куртуазной любовью, по своей сути подразумевало укрощение мужской гордыни. В этом добровольном подчинении возлюбленной содержалась своя глубокая правда: прочно укоренившееся до того женоненавистничество сдерживало импульс к взаимным чувствам, и новое восприятие любви имело в качестве отправной точки символическое уничижение мужской власти.
Не чураясь плотской любви, трубадуры воспевали не ее, но страстные взгляды, бессонные ночи, тайные знаки и эмблемы, головокружительные фантазии, страх и стоны, отчаяние и ликование. Хотя ценности куртуазной любви были предельно далеки от темных реалий, грубости и вульгарности тогдашней жизни, возлюбленный вблизи дамы сердца должен был проявлять благородство, изысканность, смирение и скромность.
Впервые стали говорить об «истинной любви» не как о недуге, а как о чем-то восхитительном, заслуживающем положительной оценки. Церковь навязывала свою железную волю, но от куртуазной любви веяло свежестью, она стала своего рода марксистским бунтом против Церкви. Адюльтер не только перестал восприниматься как непростительный грех, но и поднялся над браком, так как делал человека лучше - благороднее, смиреннее и рафинированнее. Кощунственно звучало и прославление страсти, и описание любви в обычных, естественных терминах. Поскольку Франция была центром политической, интеллектуальной и художественной жизни, новаторская теория взаимной любви вошла в моду и начала распространяться по Европе. Из Прованса она перекочевала южнее, в Италию, где Данте переработал ее и придал ей еще больше благородства, а также примирил ее с христианством, и севернее, где Кретьен де Труа и другие авторы сочиняли истории, в которых, согласно новому веянию, люди думали и чувствовали совсем по-иному.
Как бы там ни было, происшедшее коренное изменение состояло в том, что в женщине увидели объект, достойный любви. Но подобное мнение не разделялось всем обществом. Средневековые мыслители обычно смотрели на женщину как на низшее существо, неспособное к образованию. Женщина воспринималась по-прежнему как почва, которую необходимо возделать. Фома Аквинский объяснял такую позицию тем, что по своей природе «женщина несовершенна и появляется по ошибке; животворящая сила мужского семени производит совершенное подобие себе, тогда как дефект этой силы или же внешнее влияние, такое, например, как южный ветер, сырой по наблюдению философа, приводит к рождению женщины. С другой стороны, природный мир показывает, что появление женщины нельзя считать ошибкой, поскольку она включается в естественный распорядок, требующий смены поколений». После трех тысячелетий принижения женщина не могла, конечно же, рассчитывать на то, чтобы быть вознесенной над доблестными рыцарями.
Куртуазность, в частности, проявлялась в том, что культ Девы Марии оттеснил и даже превзошел поклонение Христу. Именно в это время в Западней Европе возводились грандиозные соборы, как Нотр Дам в Париже, посвященные Божьей Матери.
Как это ни парадоксально, но культ Прекрасной Дамы никак не коснулся простой женщины, брака, семьи. Женщина по-прежнему оставалась невостребованной и угнетенной. Ни один трубадур или менестрель не попытался примерить любовь к браку, и лишь в единичных случаях рыцари вступали в куртуазные отношения с собственной женой. Что до эротических тем, то они, как и раньше, подвергались табу.
Любое высказывание такого плана было бы расценено как абсурдное, анархическое и аморальное. Браки, заключавшиеся в средневековье, не имели ничего общего ни с любовью, ни со взаимным влечением. Брак представлял собой деловой контракт. Женщины обменивались на тщательно отобранные родственные связи. Маргинальные браки требовали безошибочного выбора, - они служили средством разжиться связями, богатством, упрочить статус и власть. Женщина имела право отказаться от брака с человеком, который внушал ей отвращение, или же тайком устроить так, чтобы претендент на ее руку сам отрекся от нее, но по большей части она принимала предложение, не используя возможности выбрать спутника жизни.
Стилизованный культ Прекрасной Дамы вполне уживался в куртуазии с негативным отношением к семейной любви, которое королева Элеонора закрепила даже своим указом. Рыцарский идеал освобождения женщины в жизни оставался фикцией. Даже Кристина Пизанская была вынуждена с пылом первой феминистки восстать против бесконечных упреков мужчин, обвиняющих дам в слабостях и непостоянстве, но не желающих видеть те превратности, что сулит женщине любовь.
Й. Хёйзинга:
В поисках того, как бывали выражены настроения нежности, женственности, следует обратиться к самой Кристине Пизанской. Вот начало одного из ее стихотворений:

Doulce chose est que mariage,
Je le puis bien par moy prouver...

Супружество таит услады,
От них вкусила я сама...

Но как слабо противостоит голос единственной женщины хору издевок, где пошлости и распущенности подпевает нравоучительность. Ибо лишь весьма малое расстояние отделяет свойственное проповеди презрение к женщине - от грубого отрицания идеальной любви прозаичной чувственностью и мнимым глубокомыслием застольных острот.
Любовь как прекрасная игра, как форма жизненных отношений все еще разыгрывается в рыцарском стиле, в жанре пасторали и в художественной манере аллегорий, навеянных розой; и хотя повсеместно ширится отрицание всех этих условностей, эти формы сохраняют свою жизненную и культурную ценность еще долгое время за пределами Средневековья. Ибо форм, в которые волей-неволей вынужден облекаться идеал любви, лишь несколько на все времена.
Трудно глубоко понять провансальскую поэзию без учета напряженного состояния эпохи, порожденного суровым монашеским мировидением. Служители Любви могли холодеть и бледнеть от переполнявших их чувств, но не могли пренебречь духом времени, морали, надрывного состояния души, порожденного наглядными картинками ада. Тем удивительнее свобода, которую порой позволяли себе поэты, больше ориентировавшиеся на античную вольность, нежели на церковную анафему.
Эзра Паунд считал, что провансальский культ любви восходил к фривольностям Овидия. Свидетельство тому - к персонажам христианского культа Арнаут относился как к языческим богам, превращая Христа в Аполлона и св. Колумба в Адониса. В «секверах» Готшалька (XI в.) налицо новое изысканное прочтение язычества, обогащение языческой любви - христианской:
Фарисей ропщет, когда женщина рыдает, осознав вину.
Грешник, он презирает того, кто, как и он, во грехе. Ты, не ведающий греха, снизошел к той, что раскаялась, Ты очистил погрязшую в скверне, возлюбил ее и тем сделал праведнейшей из праведных.
Она обнимает стопы учителя, омывает их слезами, отирает их волосами; она смазывает их мазями, покрывает их поцелуями.

Таковы наслаждения, что приятны тебе, о Мудрость Отца!
Рожденный от Девы, Ты не презрел прикосновения грешницы.

И целомудренные девственницы предлагают Господу в жертву свои чистые тела, что не тронуты пятном порока, избрав Христа бессмертным женихом. Сколь счастливы брачные узы, когда нет в них пятна позора; принявшие их на себя не ведают ни тягостей деторождения, ни ревности к сопернице, что отнимает любовь супруга, ни мук ухода за ребенком.
Их ложа, хранимые лишь для Христа, окружены, как стеной, ангелами на страже, которые с обнаженными мечами отражают всякое нечистое поползновение, дабы никакой любовник не осквернил их.
Там Христос спит с ними: счастлив этот сон, сладок этот отдых, когда истинная дева ласкаема в объятиях ее небесного супруга.
Девы украшены прекрасными тканями и пурпурными мантиями; в левой руке у них лилии, в правой - розы.
Цветами этими питаем агнец, они - подкрепление ему; цветы эти - избранная пища его.

Он скачет и прыгает, и резвится среди них.
С ними он отдыхает в полуденную жару.

Это на их груди спит он среди дня, положив голову между девственными персями.
Девственный сам, от девственной матери рожденный, он - девственное убежище всем, кого ищет и любит.
Спокоен его сон на их груди, ибо никакое пятно не осквернит белоснежное руно агнца.
Приклоните ухо к этой песне, благороднейшее собрание набожных девственниц, чтобы через нее на¬ша преданность могла с величайшим рвением приуготовить храм для Господа.
Э. Паунд:
Коли такой язык бытовал в монастырях, удивительно ли, что отступники, служки, не принявшие сан, кое-что из этой манеры выражения и кое-что из этого духа перенесли на открывшуюся им красоту жизни; и если те, чьи души не принадлежали небесам, однако были слишком утонченны, чтобы удовлетвориться суетой бренного мира, - если они избрали некий средний путь, некое краткое слияние с абсолютом, то не претендовал ли их культ превзойти неким образом таинство брака? Арнаут обучался в монастыре; Данте восхвалял некую «prose di romanzi» - можем ли мы с уверенностью сказать, что эта «prose» не исполнялась под музыку, подобно процитированной выше латинской секвенции? Во всяком случае, было бы слишком поспешно утверждать, что та «passada folor», которую Данте оплакивает, почти достигнув вершины Холма Чистилища и находясь у самого входа в земной рай, была чем-то большим, чем описанное нами «отклонение» от христианства.
О постепенном раскрепощении любви свидетельствует составленное Андре де Шапеленом практическое наставление для влюбленных (1174 г.), ставшее манифестом куртуазности. К этому времени куртуазность уже вошла в плоть и кровь рыцарства, повлияв не только на мораль, но на все стороны жизни - ритуалы, искусство, культуру, поэзию, спорт и т. д. Напряженному, я бы сказал, невротическому состоянию духа куртуазностъ противопоставила (пусть в виде христианского долженствования) земное поклонение Даме сердца. Феодальный и моралистический характер куртуазности не препятствовал известной плюрализации любви - возвращению ей земного измерения. Среди правил для влюбленного, сформулированных А. де Шапеленом, мы обнаруживаем запреты на ложь и фальшь, принцип невмешательства в чужую любовь, необходимость бескорыстия в любви.
Андре де Шапелен, которого принято считать «отцом» куртуазии, скорее всего жил при дворе Элеоноры Аквитанской, которая в первом браке была замужем за Людовиком VII Французским, а во втором - за Генрихом II Английским. Куртуазная культура ХII в. формировалась при дворах Элеоноры, ее дочери Марии Испанской и племянницы Изабеллы Фландрской в Пуатье, Труа и Аррасе. Здесь жили поэты Кретьен де Труа, Гас Брюле, Конон Бетюнский, вершились «суды любви» («courts d’amour» *) и, видимо, создавался куртуазный «табель о рангах» Андре де Шапелена, провозглашавший доступность любви всем слоям общества.
В книге придворного клирика ** систематически изложена этика куртуазной любви и ее правила. В этой книге пять разделов:
1. Что такое любовь и откуда заимствует она свое имя.
2. Каково действие любви.
3. Между кем может существовать любовь.
4. Каким образом любовь приобретается, удерживается, увеличивается, уменьшается или кончается.
5. О признаках взаимной любви и о том, что должен делать один из любящих, когда другой ему изменяет.
В одном из разделов Андре де Шапелен обращается к сюжету модного в то время Артурова цикла, описывающего деяния рыцарей в поисках чаши Грааля, и вносит в символику Грааля мотив куртуазной любви: Прекрасная Дама - Грааль рыцаря.
А. де Шапелен:
Любовь есть некоторая врожденная страсть, проистекающая из созерцания и неумеренного помышления о красоте чужого пола, под действием каковой страсти человек превыше всего ищет достичь объятий другого человека и в тех объятьях по обоюдному желанию совершить все, установленное любовью.
Что любовь есть страсть, сиречь страдание, можно видеть воочию: ибо покамест не уравновесится любовь обоих любящих, нет мучения сильнее, чем вечная любовникова тревога не достичь желаемой любви и вотще потерять плоды трудов своих. Он страшится людского толка и всего, что может повредить, ибо дела недовершенные пред малейшим замешательством устоять бессильны. Если он беден, то страшится, чтобы дама не презрела его бедность; если непригож, то чтобы не пренебрегла его дурнообразием и не припала бы к красивейшей любви; если богат, то чтобы не воспрепятствовала ему былая его нещедрость; поистине, никому не в мочь пересказать все страхи любовника.
Но и когда затем свершается любовь между обоими любящими, не меньшие воздвигаются любовниковы страхи, ибо каждый страшится, чтобы обретенное его усилием не утратилось усилием другого, а сие для человека куда как тягостней, чем увидеть, что их труд бесплоден, а надежда оказалася обманчивою: тяжелей лишиться снисканного, чем обмануться в чаянном. И обидеть чем-либо любовь свою он страшится, и столько всего страшится, что и пересказать затруднительно.
Приведу некоторые извлечения из кодекса любви XII в., сформулированные А. де Шапеленом:
- Супружество не есть причина к отказу в любви.
- Кто не ревнует, тот и не любит.
- Двойною любовью никто обязан быть не может.
- Любовь, как то всем ведомо, всегда либо прибывает, либо убывает.
- Что берет любовник против воли солюбовника, в том вкусу нет.
- Мужской пол к любви не вхож до полной зрелости.
- Всегда любовь далека обителей корысти.
- Не пристало любить тех, с кем зазорно домогаться брака.
- Истинный любовник ничьих не возжелает объятий, кроме солюбовных ему.
- Любовь разглашенная редко долговечна.
- Всякий любовник пред взором, солюбовным ему, бледнеет.
- При внезапном явлении солюбовника сердце любовниково трепещет.
- Только доблесть всякого делает достойным любви.
- Если слабеет любовь, то быстро она гибнет и редко возрождается.
- Кто любит, того робость губит.
- Всякое деяние любовника устремлено к мысли о солюбовнике.
- Любовь любви ни в чем не отказывает.
- Любовник от солюбовника никакими утехами не насыщается.
- Кого безмерное томит сладострастие, тот не умеет любить.
- Одну женщину любить двоим, а двум женщинам одного отнюдь ничто не препятствует.
При всех плюсах и минусах куртуазии, она оказала значительное влияние на культуру: и поныне мы пользуемся элементами рыцарского этикета и поэтическими формулами выражения страсти. Как сказал Левис...
...Французские поэты XI века, было ли это их открытием или выдумкой, сумели первыми выразить романтическую страсть, о которой писали английские поэты девятнадцатого столетия. Благодаря их новаторству не осталось ни одного нетронутого закоулка в нашей этике, нашем воображении и в нашей повседневной жизни; они воздвигли неодолимый барьер между нами и классическим прошлым, а также современным Востоком. В сравнении с этой революцией Возрождение кажется скромным водоразделом...
Куртуазная любовь, культ любви у трубадуров - не просто стилистика или литературная условность, но отражение одной из граней человечности, именно потребности одухотворения чувств и обожествления предмета любви...
К. С. Льюис:
Богословы часто опасались, что этот вид любви приведет к идолослужению; кажется, они имели в виду, что влюбленные обоготворят друг друга. Но бояться надо не этого. В браке это вообще ¬исключено: прекрасная простота и домашняя деловитость супружеской жизни обращают такой культ в явную нелепость. Мешает ему и привязанность, в которую неизбежно облечется влюбленность мужа и жены. Но и вне брака человек, знающий или хотя бы смутно понимающий тягу к запредельному, вряд ли вознадеется удовлетворить ее с помощью одной лишь возлюбленной. Возлюбленная может ему помочь, если она стремится к тому же, то есть если она друг; но просто смешно (простите за грубость) воздавать божеские почести ей самой. Настоящая опасность не в этом, а в том, что влюбленные начнут поклоняться влюбленности.
Феномен куртуазной любви выходит за пределы локального мирочувствования - с ним в недрах Средневековья вызревают ренессансные мотивы: всецело оставаясь в сфере этики, куртуазность придает любви эстетическое измерение, возвращает ей эротику, чувственность, жар и холод. В О с е н и С р е д н е в е к о в ь я Й. Хёйзинга констатирует:
Одним из важнейших поворотов средневекового духа явилось появление любовного идеала с негативной окраской. Разумеется, античность тоже воспевала томления и страдания из-за любви... Переживание печали связывалось не с эротической неудовлетворенностью, а со злосчастной судьбой. И только в куртуазной любви трубадуров именно неудовлетворенность выдвигается на первое место. Возникает эротическая форма мышления с избыточным этическим содержанием, при том, что связь с естественной любовью к женщине нисколько не нарушается. Именно из чувственной любви проистекало благородное служение даме, не притязающее на осуществление своих желаний. Любовь стала полем, на котором можно было выращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства.
Х. Ортега-и-Гассетт рассматривал куртуазность шире культа женщины: она стала поворотным пунктом европейской цивилизации, породившей не только провансальскую поэзию, труверов и трубадуров, Данте и Петрарку, но и св. Франциска, папский двор в Авиньоне, ренессансную культуру.
И этот гигантский урожай всецело обязан той необыкновенной отваге, с какой некоторые дамы из Прованса начали утверждать новое отношение к жизни. Эти благородные женщины осмелились противопоставить нелепому аскетизму монаха и воина дисциплину внутренней утонченности и интеллектуального остроумия. Вдохновением этих женщин возрождается высшая норма Греции - метрон, «мера». Первая половина средневековья, подобно мужчине, грешит излишеством. Законы куртуазности возвещают новое царство меры, стихию, в которой формируется женское начало (femenidad)...
Р о м а н о р о з е Г. Лорриса и Ж. Шопинеля, «новый сладостный стиль» («dolce stile nuovo») Г. Кавальканти и Г. Гвиницелли, дантовская Беатриче и петрарковская Лаура - все это плоды куртуазной культуры, воскрешающие утраченные было феномены Страсти, Красоты, Счастья, Веселья, Смеха и ведущие далее к Боккаччо, Вийону, Рабле. Именно великолепные канцоны Гвидо Кавальканти и других поэтов «нового сладостного стиля» стали впоследствии отправной точкой для трактатов о любви деятелей Академии Платона.
Для возглавляемых Кавальканти стильновистов женщина воплощала в себе идеал красоты и была образцом морального совершенства. Гвидо Кавальканти видел в Даме ангельское существо и взывал к идеалу любви, достойному ее красоты. У Ланфранка Сигала возлюбленная становилась светоносной и превращалась в небесное видение. «Идеализированные Прекрасные Дамы Монтаньяголя и Ланфранко Сигала были литературными предтечами Беатриче из Дантовой Н о в о й Ж и з н и.
У поэтов Кватроченто были вполне земные возлюбленные, о чем свидетельствует стихотворное послание Данте Гвидо Кавальканти:

О если б, Гвидо, Лапо, ты и я,
Подвластный скрытому очарованью,
Уплыли в море так, чтоб по желанью
Наперекор ветрам неслась ладья,
Чтобы фортуна, ревность затая,
Не помешала светлому свиданью,
И легкому покорные дыханью
Любви, узнали б радость бытия.
И Монну Ладжу, вместе с Монной Ванной
И той, что тридцать тайное число
Любезный маг, склоняясь над водой,
Заставил говорить лишь об одной
Любви, чтоб нас теченье унесло
В сиянье дня к Земле обетованной.

Монна Ладжа - возлюбленная флорентийского поэта Лапо Джанни, Манна Ванна, Primavera (Весна) - Гвидо Кавальканти, «та, что тридцать тайное число» - одна из шестидесяти прекрасных флорентиек, чьи имена во¬шли в сирвенту юного Данте.
Поэзия Г. Кавальканти, с высшими образцами которой можно познакомиться в книге Л ю б о в ь *, не просто воспевала любовь, но пыталась понять ее феномен, расширить ее глубоко спрятанную сущность. Невидимая, бестелесная, неопределимая, любовь расширяет возможности человека, заставляет светиться его ум, открывает ему красоту, движет его волей, обогащает его созерцание.
Именно Г. Кавальканти приобщил юного Данте к поэзии провансальских трубадуров, а заодно к мистике ордена Тамплиеров - к культу Прекрасней Дамы и Сердца, Полного Светом.

Что есть Любовь? Одни обильем слов
Ее черты рисуют, - но напрасно:
Мыслителю по-прежнему неясно,
В чем суть ее и смысл ее каков.
Другим в ней видится высокий зов
Ума, горящего мечтой прекрасной,
Для третьих, в ней - желанья голос страстный,
Стремленье к наслажденью без оков.
Я ж мыслю так: субстанции в ней нет.
Она - не осязаемый предмет,
Но облика лишенное влеченье
К всесовершенной форме естества;
У сердца здесь верховные права,
И с красотой здесь слито наслажденье.

Данте считал Гвиницелли - «величайшего Гвидо» - отцом поэтов, научившим их слагать песни любви. У него он позаимствовал не столько умение слагать эти песни, сколько идею высоких чувств и достоинств Личности, идею человеческого благородства как таковую. Гвиницелли предвосхитил Данте в вытеснении латыни volgare, световыми метафорами, сопоставлением жизненных явлений с лучами солнца, небесными светилами, огнем.
Итальянский стих в поэзии Гвиницелли впервые приобрел ту гибкость и звучность, благодаря которым через столетие прославился Петрарка.
Прекрасная дама сонетов Гвиницелли смиряет гордость тех, кто приветствует ее появление, внушает им высокие помыслы, одаривает вдохновением. Данте в «Новой Жизни» завершил начатое болонским поэтом.
Во Флоренции первым поэтом-стильновистом стал старший друг Данте Гвидо Кавальканти, обосновавший концепцию единой духовной субстанции: любовь возникает не в сердце человека, но в памяти человечества, накапливающей воспоминания о виденной красоте. Из коллективного архетипа «небесной любви» разум извлекает идею идеальной красоты. Женщина - символ этой идеи, подчиняющей себе интеллект и волю мужчины.
В то время как Гвиницелли от воспевания женской красоты, свойственного провансальской и сицилийской поэзии, перешел к одухотворяющему влиянию, которое оказывает женщине ангел, Кавальканти развил другой мотив - страдание отвергнутого влюбленного.
Данте усвоил то и другое. В Н о в о й Ж и з н и и Б о ж е с т в е н н о й К о м е д и и нравственная красота человека была окончательно облечена в религиозную оболочку, и человеческим чувствам приданы цвет и звучание небесных сфер.

За Гвидо новый Гвидо высшей чести
Достигнул в слове, может быть, рожден
И тот, кто из гнезда спугнет их вместе.
В последней строке Данте имел в виду самого себя...

Помимо придворной куртуазной культуры, провансальской поэзии и «нового сладостного стиля» в недрах Средневековья созревала «народная» культура любви. Слонявшиеся по университетам Западной Европы школяры-трубадуры, прародители современной интеллигенции, распевали фривольные песни в расчете потешить народ, но еще - обрести себе мецената, готового приютить, дать кров и корм. Самые талантливые из них действительно прибивались к королевским дворам. Праздная знать компенсировала отсутствие книг придворными певцами и стихоплетами, знавшими огромное множество любовных историй. Благодаря вагантам, сердечные дела оказались вначале в центре скабрезных стишков, а затем - эпических произведений, заложивших фундамент европейской литературы.
Вагантам принадлежит идея ценности и благородства взаимной любви. Сознавая то или нет, они провозгласили суверенитет земной любви как обоюдного чувства, соединяющего двух людей. Напомню, что, согласно христианской традиции, любовь между мужчиной и женщиной тогда считалась греховной, вульгарной.
Ничто не обладало такой шокирующей силой, как изображение любви в качестве величественного движения души, в качестве идеала, достойного долгих поисков. Признание того, что сексуальное желание составляет напряженное единство с духовным устремлением, не сочеталось с классическими учениями. В древнегреческих трагедиях любовь трактовалась как несчастье, как бедствие, ведущее прямой дорогой к мучениям и смерти. Теологи видели в земной любви лишь слабое отражение истины, скрывающейся в духовных сферах. Утверждение, что женщина может любить наряду с мужчиной и даже облагораживается благодаря этому чувству, казалось неприемлемым, так как оно наталкивалось на законы феодального порядка, по которым мужчина должен был служить господам, а женщина - целиком подчиняться мужу. Может ли сравниться какой-то феодал с тем, кому сама любовь присуждает поклонение?
По мере того как любовь околдовывала общество, тиски Церкви ослабевали и власть стала ускользать из рук высших классов. Новая концепция любви радикальным образом изменила самосознание людей и область их устремлений. Наиболее революционным, вероятно, следует считать внесенный им принцип свободы выбора. В строго иерархическом мире присяга верности приносится прежде всего Богу, а затем господину. Поиск избранника, того, кому отдается предпочтение, был равносилен бунту, восстанию против общепринятой морали, отрицавшей свободу индивида.
Любовная лирика вагантов выражала искренность и простоту чувств шатающихся по Европе школяров:

Столько девок молодых,
сколько во поле цветов.
Сам я в каждую из них
тут же втюриться готов.
Девки бедрами виляют,
пляшут в пляске круговой,
пламя в грудь мою вселяют,
и хожу я сам не свой.

Вершиной этой поэзии в XV в. стал Франсуа Монкорбье, вошедший в мировую литературу под именем Вийона *.
Он жил на земле и был наиземным поэтом. Он не пытался казаться - он был! Оттого и поэзия его земная, до предела наполненная остротой чувств, радостями и горестями жизни: поэзия живущего, радующегося и страдающего человека, ирония, негодование, печаль, скепсис и восторг, смесь прозы жизни и поэтической виртуозности.

ИЗГНАНИЕ ПОЭТОВ
У Гомера не было дома.
Данте
заставили покинуть свой дом.
Ли Бо и Ду Фу
скитались сквозь бред
гражданских междоусобиц.
Умирающему Шекспиру
зажали рот.
Франсуа Вийона
искала не только слава,
но и полиция.
Прозванный Милым, Лукреций
ушел в изгнанье.
И Гейне тоже ушел...

Кем он был? Разбойником и забулдыгой, каким его рисует Сент-Бёв, или либертином, борцом за справедливость, каким он предстает из современной иконописи, поэтическим новатором, возрожденным Теофилем Готье, Назаром и Кампо, или первым экзистенциалистом, пред¬восхитившим Дю Белле и Мольера в описании личного и общественного абсурда.
В его стихах, порой лукавых, порой откровенных до грубости, глубокая человечность; это - жизнь без проповедей. Олимп для него был опустевшей горой или привычной рифмой, а слова Священного Писания - теми трогательными фресками, глядя на которые, умильно вздыхала его старая неграмотная мать. Занимался новый день - светлый и трудный.
Минутами он кажется современником, несмотря на диковинную орфографию старофранцузского языка, несмотря на архаизм баллад и рондо, несмотря на множество злободневных для его времени и непонятных намеков.
Поэзия Вийона - первое изумительное проявление человека, который мыслит, страдает, любит, негодует, издевается. В ней уже слышна и та ирония, которая прельщала романтиков, и соединение поэтической приподнятости с прозаизмами, столь близкое современным поэтам...
Я не думаю, что строка из баллады Карла Оранского «От жажды умираю у ручья» оказала решающее влияние на гений Вийона. А вот «Красавицы былых времен» - это уже чисто вийоновский шедевр. Нельзя сказать, что тема смерти была до него неисхоженной. Поэтов всегда волновал вопрос, где же теперь прекрасная Елена или Гектор Троянский, куда девалась краса Авессалома, где Мелюзина и другие прославленные красавицы.
Пройдут века, и - раз за разом - Вийон будет воскресать то в ругательствах Аретино, то в Матюрене Ренье, то в Лафонтене, то в арестованном «за разнузданность» Беранже, то в Верлене, «любивших женщин всех подряд и без разбора».

А я, в ком страсть огнем бушует день и ночь,
Желаний пламенных не в силах превозмочь,
Беспечно предаюсь любви неприхотливой,
Вверяя мой челнок любой волне игривой.
Все женщины равно меня к себе влекут -
Влюблен я в каждую - до выбора ли тут!
Чужда душа моя пристрастья, предпочтенья -
Пленяюсь всеми я, не зная исключенья;
Мне всякая мила...

Эти незамысловатые строки Ренье могли принадлежать любому из них, ну, скажем, тому же Лафонтену.
Откровенное пристрастие Лафонтена к прекрасному полу делало общение с ним опасным для прелестниц лишь тогда, когда им самим этого хотелось. Оно и понятно: Лафонтен, как и Ренье, больше всего любил доступных и сговорчивых красоток.
Сегодня в это трудно поверить, но откровенно вийонизирующий мир веками отворачивался от Вийона. Современники Расина и Корнеля посматривали на него свысока, если не с презрением. Пушкин противопоставлял ему Кальдерона.
А вот Маро связал свое творчество именно с ним. С него Буало начал свою историю поэзии и объявил его величайшим новатором и величайшим поэтом со времен Р о м а н а о Р о з е. Теофиль Готье изобразил его со всей теплотой души...
От других поэтов своей эпохи Вийон отличался глубокой жизненностью, правдой жизни, грубостью этой правды. Поэтому выпадал из своего времени, тяготеющего к уходу от чувственных соблазнов в сферы чисто духовного поклонения, с которым писали о любви Морис Сэв, Антуан Эроэ, другие представители лионской школы.
Еще сильнее были развиты эти теории в итальянской школе неоплатоников, особенно у Пьетро Бембо, поэта и кардинала, автора диалогов о любви «Азоланские беседы».
Любовь, говорили неоплатоники, - это тяга человека к красоте, вожделение красоты. А красота есть отблеск божественной благодати, божественный луч, который освещает лицо человека. Любовь - тяготение к этому божественному лучу, поэтому она бестелесна, поэтому она - любовь к духу, который вдохнул в человека Бог.
Чем свободнее от плоти любовь, тем она выше и совершен¬нее. Ведь для каждого чувства человека есть свои органы. Нельзя же слушать языком, нельзя обонять ушами. Поэтому и тягу к красоте можно напитать только зрением и слухом - чувствами, в которых меньше всего телесной грубости. Никакие касания губ и рук, никакие объятия и поцелуи не могут насытить божественную любовь. Только созерцая возлюбленную, только слушая ее мелодичный голос, - только глазами и слухом сможешь ты впитать в себя отблеск божества, лежащий на ее лице.

Алиенора Аквитанская. Непокорная королева Флори Жан

Что такое куртуазная любовь?

Что такое куртуазная любовь?

Гастон Пари, работавший в конце XIX в., был первым, кто использовал выражение «куртуазная любовь», обозначив им то новое «искусство любить», которое появилось в XII в. в провансальской и французской литературе. Выражение это в основном было принято на вооружение специалистами в области литературы. Однако есть множество авторов, отграничивающих fin’amors , воспетую окситанскими трубадурами, от куртуазной и рыцарской любви, о которой писали поэты и писатели северных районов Франции. Конечно, между этими явлениями есть существенное различие, но есть и множество общих черт, удерживающих наше внимание. Одной из них является теоретическая недоступность дамы для возлюбленного, выраженная различными способами: избранница может быть замужней дамой, находиться далеко от воздыхателя или занимать слишком высокое социальное положение. Другой чертой следует считать господство куртуазной любви над браком и социальными условиями. Дама, за которой ухаживают по всем правилам, может признаться в любви и располагать своим телом по своему усмотрению, если ее воздыхатель сумел ей понравиться. Однако за ней остается и право выбора, и право ответить отказом. Такая концепция любви свидетельствует, как полагают многие, о повышении роли женщины в обществе, правда, с некоторыми оговорками и нюансами, к которым мы еще вернемся.

В окситанской лирике поэт с помощью выражений, пришедших из речи вассала, говорит о любовном услужении, которое он хочет оказывать своей даме, как правило, замужней женщине, чье социальное положение превосходит его собственное. Чаще всего ею становится супруга сеньора того двора, к которому он принадлежит. Теоретически, согласно критериям церковной или аристократической морали, для поэта это «запретный плод». Однако его пылкое почитание, послушное и верное служение, покорное исполнение желаний дамы сердца, не говоря уже о ее капризах, усердие и терпение позволяют ему шаг за шагом приближаться к заветной близости с избранницей: если он предан и умеет хранить молчание, ему может быть позволено встретиться с ней в укромном месте, беседовать с ней, целовать и обнимать ее и даже созерцать ее обнаженной. Под конец этой «многоступенчатой» любовной аскезы, которая лишь разжигает желание избранника и придает его любви (как и любви его дамы) новые силы, возлюбленные могут стать любовниками. Понятно, что главными добродетелями куртуазных кавалеров в таких условиях становятся сдержанность, преданность и умение хранить тайны. Им нужно постоянно остерегаться losengiers, болтливых придворных, которые в любой момент могут рассказать об авантюре мужу избранницы или извлечь из нее выгоду. Понятно также, почему самым осуждаемым и самым презираемым пороком в куртуазной идеологии становится ревность. Истинный «куртуазный» рыцарь не должен быть ревнивцем, поскольку в данном случае эта черта характера считается вульгарной и антисоциальной. Ревнивый муж жену воспринимает как объект, как личное имущество, приобретенное путем брачного союза, а потому он заслуживает того, чтобы быть обманутым.

Как истолковать такую куртуазную идеологию? Если верить Э. Келеру, литература всегда отражала в себе жизнь общества во всех ее сложностях и противоречиях. То же самое можно сказать и о куртуазности: в сеньориальных дворах выразителями этой идеологии, распространяемой трубадурами, становились «юнцы», «башельеры», младшие сыновья родовитых семейств или мелкая знать, лишенная владений и жен. На другой чаше весов находились бароны, богачи, державшие в своих руках земли, власть, жен и невест. Таким образом, можно сказать, что первые отвергали частную собственность и проповедовали как «коммунизм», так и сексуальную свободу.

С этой же точки зрения эрудит Келер рассматривает литературные произведения, написанные на лангдойле, и рыцарские романы. По его мнению, во второй половине XII в. традиционный воинский и христианский идеал рыцарства угасает, оказавшись под угрозой союза Церкви с королевской властью; другой причиной такого угасания мог быть провал крестового похода. Рыцарство, включавшее в свои ряды преимущественно мелкую знать, нуждалось в новой идеологии, оправдывающей их социальные требования; отсюда проистекают рыцарская этика, щедрость, любовный идеал и куртуазные качества, воспетые как неотъемлемые свойства рыцарства. Но в скором времени эту куртуазную идеологию переняла и начала использовать в своих целях аристократическая верхушка, превозносящая «Авантюру» в качестве общего идеала для знати; для нее это возможность предоставить этому классу миссию, которую она идеализирует. Отныне рыцарство - это не только воинственность (жесты), но и куртуазность («античные» романы); теперь на него возложена спасительная и эсхатологическая миссия (артуровские романы), оно становится носителем социальной идеологии. Впоследствии эту идеологию попыталась использовать Церковь, христианизировав ее путем мистического распространения темы Грааля и его одухотворенного поиска.

Несмотря на некоторые перегибы, вызванные базовыми идеологическими a priori (в частности, утверждением о том, что куртуазность зародилась в относительно скромной социальной среде мелкого рыцарства), объяснение Э. Келера оказало сильное влияние на исследователей средневековой литературы. Возможно, еще в большей степени оно вдохновило историков, в том числе и Жоржа Дюби, чья интерпретация, поначалу сходная с толкованием немецкого ученого, впоследствии стала немного от нее отличаться. По мнению этого великого французского историка и писателя, куртуазная литература, чтобы получить признание, должна была каким-то образом соответствовать тому, что занимало и волновало людей, для которых она создавалась; при этом она, напротив, должна была повлиять на линию поведения своего читателя.

Однако Ж. Дюби категорически не согласен с тем, что куртуазная модель способствовала повышению роли женщины в обществе. Взяв на вооружение незамеченную ранее идею малоизвестного автора, согласно которому куртуазная любовь, воспетая трубадурами и лирикой, изначально была «мужской игрой», направленной на манипулирование, историк утверждает, что fin’amors - это своего рода воспитательная игра, эквивалент турнира: иными словами, это игра мужчин, призом в которой становится женщина. Куртуазные сочинения, по его мнению, пропитаны женоненавистничеством. Устав fin’amors, объясняет он, служил замыслам князей: его целью было не только превознести рыцарские достоинства и утвердить превосходство рыцарства над поднимающей голову «буржуазией», но и укротить, «одомашнить» неспокойную придворную молодежь, привив ей умеренность путем любовной игры. На самом деле куртуазная любовь обучала тому, как стать преданным вассалом. Сеньор, глава домочадцев, соглашался поместить свою супругу в центр состязательной борьбы молодых мужчин, в обманчивое игровое положение превосходства и власти. Дама лишала своей милости одного и предлагала ее другому. Приученное куртуазной любовью к дисциплине, мужское влечение, таким образом, было использовано в политических целях. К тому же, продолжает автор, не являлась ли женщина в данном случае всего лишь иллюзией, «ширмой»? В том военном обществе, каким было рыцарство, не являлась ли куртуазная любовь в действительности любовью мужчин? «Служить супруге сеньора, по моему убеждению, значило заслужить любовь князя, которую молодые люди хотели завоевать, подчиняясь, угождая, унижаясь».

Такая интерпретация подкреплена в более свежем исследовании Ж. Дюби. Согласно ему, утонченная любовь, которую называли «куртуазной», выводит на сцену женщину, «осажденную» юношей, который притворяется побежденным и униженным, чтобы завоевать ее. В большинстве случаев эта женщина оказывается супругой его сеньора. Сеньор, в свою очередь, решает использовать ее в качестве «приманки». Дама подвергает юношу испытанию, требуя от него показать, на что он способен. В силу взаимности (ибо в обществе того времени любой дар требовал ответного дара) и преданного служения она, наконец, решает отдаться своему возлюбленному, но не сразу, а «поэтапно». Итак, куртуазная любовь не имеет ничего общего с любовью платонической - это игра, лидерами которой становятся мужчины. Ее новшествами можно считать ожидание, мастерство «игрока» и «одомашнивание» удовольствия. Удовольствие мужчины теперь заключается не в его утолении, а в его ожидании, и достигает кульминационной точки в самом влечении.

Эти поэмы и романы, справедливо замечает Ж. Дюби, предназначены для людей, находящихся при дворе, особенно при дворе Плантагенета, в образованной среде, знающей и почитающей Овидия. Речь идет о литературе, уводящей от действительности, поэтому историк не должен обманываться, считая, что эти документы напрямую освещают о реалии жизни той эпохи. В этом, на мой взгляд, слабая сторона аргументации автора. Действительно, если литература хоть сколько-нибудь отражала действительность, зачем сеньоры принимали такой образец поведения? Ведь он представлял для них большой риск, поскольку дамы, становившиеся объектом любви и попадавшие по воле своих супругов в столь опасную ситуацию, были их женами. В противном случае, если эта идеологическая модель не имела никаких связей с действительностью, какую пользу она приносила сеньорам и только им? Эти поэмы, говорит Ж. Дюби, воспевают не женщину, а образ, сотворенный мужчинами. Но насколько соответствует характеру мужчины того времени образ, в угоду которому он должен оказаться на положении слуги, покорного воле дамы, чьим желанием будет либо даровать ему милость, либо ответить отказом? Нет ли в этой новой концепции любви следов женского или феминизирующего влияния, как полагает автор?

Кроме того, признает Ж. Дюби, эти произведения пользовались огромным успехом, а следовательно, сумели хоть в чем-то изменить нравы аудитории. Следует спросить себя (и это важно прежде всего для историка), почему эта куртуазная модель была превознесена, почему она вышла на первый план и получила признание. По справедливому мнению автора, это произошло под влиянием придворной среды, в которой уже оформились идеи fin’amors : занимаясь ею, доказывая свое умение покорить женщину не силой, но словом или физической лаской, человек двора отделял себя от «виллана», уподобленного грубому животному. Куртуазное поведение являлось в первую очередь отличительным критерием в рядах мужского общества: речь шла о том, чтобы изменить свое поведение не в отношении женщины в целом, а в отношении определенных дам - придворных, аристократических.

Более того, куртуазная любовь, как полагает Э. Келер, могла быть изобретением клириков, испытывавших еще большее чувство неудовлетворенности, нежели «юноши» или трубадуры родом из мелкой знати. Проблема у этих двух социальных групп одна и та же: и те и другие лишены возможности жениться в силу церковных и социальных законов… но любовь - это иное дело! Этим запретным плодом духовенство отнюдь не брезгует! Запрет ничего не даст: лучше обойти его под видом куртуазности. К тому же, добавляет автор, рыцарское воспитание в мужской среде способствовало расцвету гомосексуальных наклонностей и культивировало образ недоступной, таинственной, обольстительной, запретной и беспокоящей воображение женщины, над которой рыцари всеми силами старались восторжествовать, прибегнув к бахвальству. Идеализировать свое влечение, сублимировать его в невыразимое наслаждение, «joy», было более изящным, более искусным способом преодолеть чувство тревоги и беспокойства, вызванное дестабилизирующим открытием своего «сексуального тупика», и постичь «непостижимую тайну наслаждения женщиной».

Тонкие замечания Ж. Дюби возвращают нас в область реалий, в область социального брака, не принимавшего любовь в расчет, что, вероятно, способствовало отводу любовной энергии в «иное русло». Тем более что в XII в. рыцарями в большинстве своем были неженатые юноши, достигшие совершеннолетия и испытывающие чувство сексуальной либо эмоциональной неудовлетворенности: «Слава доставалась умелым и находчивым, тем, кому удавалось обольстить жену брата, дяди или сеньора, не считаясь с наивысшей опасностью». Вот где, на мой взгляд, таится уязвимое место гипотезы: ибо, несмотря на усилия автора уменьшить этот аспект, куртуазная любовь очень часто все же оказывается прелюбодейной, и этот факт явно противоречит интерпретации.

Двор, орган социального регулирования и контроля, на котором крупные сеньоры собирали неженатых мужчин, дабы «умерить их непоседливость», равным образом оказывался «привилегированным местом охоты на знатных женщин». Легко можно было бы предположить, что куртуазная литература, если она находилась под контролем сеньоров и была ими инициирована, создавала или использовала этот «педагогический образец любовного поведения», применяя его к «женщинам на выданье», к девушкам из знатных семейств этого двора. Своими кодексами и правилами такая педагогика в рамках военной аристократии устанавливала границы ущерба, причиняемого неудержимым сексуальным распутством. Однако в таком случае не совсем понятно, почему этот куртуазный обычай применялся главным образом к дамам, к супругам сеньоров, и почему последние с легким сердцем принимали эту игру, ставя своих жен «в игровое положение добычи, которую надо завоевать». Дама, добавляет Ж. Дюби, руководила «состязаниями», сталкивавшими между собой всех придворных холостых мужчин и не имевших надежды завоевать любовь хозяина. Но тогда непонятно, почему это состязание, предназначенное для того, чтобы добиться от сеньора жены и владений - путем брака с девушкой его двора, обязательно должно было включать эмоциональное, чувственное или даже сексуальное покорение его супруги. Утверждение Ж. Дюби о том, что в данном случае, как и в случае поклонения Деве Марии, любовь молодых людей «дала бы рикошет» от женщины-посредницы к сеньору, кажется мне более фигурой речи и уступкой моде, чем рациональным объяснением.

Тем более что, сопоставляя турнир и куртуазные любовные игры, автор подчеркивает, что куртуазность - это обучение мастерству, не имеющее ничего общего с платонической любовью: возлюбленный должен контролировать свои чувства (точнее, свои импульсы) и не прибегать к грубому захвату, похищению или насилию. Он должен предпочесть всему этому этапы, определенные двором и предназначенные для того, чтобы завоевывать женщин из хорошего общества. Это игра, исход которой, утверждает Ж. Дюби, неизбежен: рыцаря подвергнут испытанию, как на турнире (кстати, Церковь осуждала и турниры за их аморальность). Он обязательно встретит сопротивление со стороны своей «партнерши» - следовательно, женщина занимает в этой «игре» господствующую позицию, выходя за привычные рамки инертного и покорного поведения для того, чтобы сыграть свою роль «приманки» и воздать должное победителю. Однако победа эта в некотором роде «запрограмированна». Женщина в конце концов «учтиво» поддается. «Вступив в эту игру, она не может ни настойчиво уклоняться, ни отдаться слишком быстро, в противном случае ее больше не будут считать «куртуазной», ее сместит и исключит из придворного окружения приговор других женщин, ее соперниц, которые не бросят на нее взгляда». Таким образом, куртуазная любовь могла служить уроком и женщинам. Непонятно только, почему эта идеология была принята сеньорами - выгодная для женщин и девушек их двора, она прежде всего подвергала опасности целомудрие их собственных жен, особенно в то время, когда принцип наследования титулов и званий требовал строгого надзора за женским поведением.

На мой взгляд, такая идеология, напротив, придает женщине большую значимость, что Ж. Дюби, впрочем, вновь отрицает: эта любовная игра, говорит он, ни в коей мере не нарушала иерархической субординации мужчины и женщины. Действительно, как только «игра» заканчивалась и все возвращались к «серьезной жизни», женщина вновь оказывалась под строгим контролем мужчины, от которого она зависела. Но и эта интерпретация дает повод к критике, подчеркивая неизменную двусмысленность авторской концепции, ибо не совсем понятно, почему речь идет о некой игре, принятой в обществе и имеющей свои правила и коды, о «партии», которую владелец двора объявляет открытой и завершает по своему желанию, о чем свидетельствует замечание автора. Речь идет скорее об образе действий, о «ментальном и культурном климате», порождающем свои правила поведения, которые накладывают отпечаток на менталитет и сознание человека, если не на реальную жизнь; но его нельзя назвать игрой, ограниченной пространственно-временными рамками и подробно изложенной сеньором, который становится в ней арбитром.

Наконец, нет ли во всех социологических интерпретациях, предлагаемых до сих пор, чрезмерного тяготения к парадоксу? Почему любовное поклонение рыцаря даме и свободный выбор последней, описанные в литературе, объясняются упорным стремлением сеньора манипулировать своей супругой? Почему страстная любовь мужчины к женщине маскируется желанием угодить ее мужу (получающему вдобавок прозвище ревнивца и презираемому за это) или стремлением утаить или передать гомосексуальную любовь? Конечно, литература, признаю, являет не прямое, а, скорее, зеркальное отражение общества, но следует ли из этого, что мы видим его перевернутый образ? Куртуазная любовь, другими словами, действительно ли выражает устремления и чаяния мужчин (и еще в большей степени женщин, почему бы и нет?). Между мечтой и действительностью, конечно, большая разница, но разве мы не пытаемся осуществить наши мечты, даже (и особенно) если для этого нужно нарушить социальные и моральные законы?

Напротив, анализ Жоржа Дюби кажется мне абсолютно приемлемым в том случае, когда автор утверждает, что Плантагенеты, и в частности Генрих II, «супруг Алиеноры, пышные дворы которого задавали тон всем остальным», способствовали, несмотря на суровый характер капетингской монархии и церковные ограничения, распространению этой светской культуры, созданной или поддержанной разработкой ритуалов куртуазной любви. Был ли ответственен за это лишь Генрих II? Нельзя ли предположить также, что Алиенора, внучка Гильома Трубадура, тоже играла главную роль в распространении идеологии, которая, как бы ее ни называли, предоставляла женщине главенствующую позицию, пусть даже предположительно? Разве поведение Алиеноры, как и поведение дамы в куртуазной «игре», не нарушало социальных законов светской аристократии и моральных правил, вменяемых Церковью?

Коренное противоречие между куртуазной идеологией и моралью той эпохи заставило многих эрудитов поставить вопрос о ее «реальности». Мнения ученых по этому вопросу расходятся. Те, кто допускает существование куртуазной любви, подчеркивают, что ее обязательным условием был добровольный дар каждого из «партнеров», а в ее основе лежали красота и достоинства влюбленных. Но браки того времени, заключенные в силу неких соглашений и политических и династических уловок, никоим образом не могли отвечать этим требованиям. А потому нормой, компенсацией подобных браков без любви, становился «любовный треугольник», отражающий реальное положение вещей, по крайней мере, на уровне идеологии. К тому же, как замечает К. Кален, наличие текстов, резко осуждающих fin’amors, доказывает, что подобная идеология существовала и приобретала определенную ортодоксальную ценность: если бы она не была принята, против нее не было бы нужды выступать. Таким образом, многие авторы видят в куртуазной лирике и fin’amors реакцию на попытки Церкви держать под контролем и регулировать брак.

Для других толкователей подобная апология любви, зачастую прелюбодейной, настолько немыслима в рамках христианского общества XII в., что они и вовсе ее отрицают: разумеется, в недрах этого общества существовали и чувственность, и сладострастие, но побеждали они редко - по крайней мере, в провансальской литературе. Fin’amors была всего лишь «целомудренным вдохновением», господствующим над желаниями, тогда как «полная любовь» зародилась на Севере. С этим можно поспорить - настолько очевидно, даже (и, возможно, особенно) в окситанской лирике, стремление к полной, завершенной любви. То же самое можно сказать и о старофранцузской литературе, несмотря на стремление некоторых ученых доказать, что романы, подобные «Тристану и Изольде», описывали пламенную любовь, не выходящую, однако, за границы целомудрия. По их мнению, это романы фрустрации, плод обмирщения христианской любви, отрицание плотской страсти и восхваление брака без интимных отношений, но и без любви, под ирландским влиянием.

Чтобы разрешить это явное противоречие между куртуазной любовью и существующей моралью, некоторые толкователи выдвинули идею о том, что куртуазная любовь не была ни изложением доктрины, бытовавшей в то время, ни принятой идеологией, - она была лишь воплощением мечты или даже воображения. Чистейшей игрой ума. Исходя из этого, работы, описывающие куртуазную любовь как нечто существовавшее в действительности, остаются без объекта исследования и даже становятся ловушкой для толкователей литературных текстов.

В недавнем времени этот вопрос был тщательно изучен в новаторской статье М. Аккари. По его мнению, fin’amors представляет собой решающую попытку придать любовному поведению, уже «обтесанному» куртуазностью, утонченность. В fin’amors женщина становится вдохновительницей социальных и рыцарских добродетелей возлюбленного, но не его наградой. Однако, независимо от героев, все способы поведения, описанные в романах, характеризуют рыцарскую любовь, противопоставленную fin’amors , которая является наивысшим одухотворением любви куртуазной. Отсюда автор, используя в своем анализе категории, установленные Ж. Фрапье, предлагает различать куртуазность (общее социальное поведение, предложенное в качестве образца), куртуазную любовь (многогранное любовное поведение в рамках куртуазности) и fin’amors (идеальное поведение, предполагающее победу разума над плотью). Следовательно, куртуазная любовь действительно существовала - в рамках куртуазности, со всеми ее уровнями и во всех ее формах, используемых рыцарями, тогда как fin’amors была лишь мечтой об абсолюте.

Темы провансальской fin’amors появились в старофранцузской литературе благодаря Кретьену де Труа. Но автор, как «неисправимый моралист», попытался сделать невозможное - заключить fin’amors в законные рамки брака. Таким образом, его «Рыцарь телеги» остается единственным нарративным текстом, в котором произведена попытка точного воспроизведения темы fin’amors трубадуров. Но, вопреки очевидному, вопреки общепринятым гипотезам, Кретьен де Труа ни в коей мере не является певцом прелюбодейной любви. Даже та сцена, в которой Ланселот приходит к Гвиневере в ее покои ради пламенной ночи любви, по сути является обманом, мечтой, поскольку «никто никогда не поверит в то, что ярый защитник брака мог допустить саму идею о плотской связи Гвиневеры и Ланселота, которая низвела бы их до уровня корнуэльских любовников, чье безнравственное поведение он не переставал изобличать».

Итак, стихотворные романы XII–XIII вв., за исключением «Рыцаря телеги», отсылают нас вовсе не к fin’amors , этой утонченной элитарной мечте, а к различным формам и способам любви, переживаемой второстепенными персонажами даже в большей степени, чем главными героями. На первый план в этом случае выходит сексуальное влечение, находя свое выражение в насилии и захвате, «основных формах любви в средневековой цивилизации». И все же эти грубые и жестокие нравы смягчает куртуазная атмосфера; отныне феодальное общество, отказываясь от христианских моральных ограничений, но не порывая с ними полностью, допускает в свою повседневную жизнь сексуальность. Женщина вновь занимает свое естественное положение сексуального объекта и искусительницы, которое она, впрочем, никогда не покидала, оставаясь таковой в идеале и в воображении.

Заметим, что литературная модель на самом деле многозначна и многообразна. В литературе переплетаются мечта и повседневная действительность, идеал и реализм, объективное описание и транспозиция, устремления, сублимации и игра воображения. Вся сложность для историка заключается в степени «допустимой реальности», которую он приписывает каждой из форм любви, описанной в анализируемых им произведениях. Мы знаем, насколько субъективным может быть такой анализ, а, следовательно, и интерпретация, выстроенная на его основе. Именно так обстоит дело с куртуазной любовью (как, впрочем, и с Алиенорой), чью интерпретацию варьировали время и нравы толкователей. Ее новый вариант представлен сегодня историками, рассматривающими этот вопрос с позиций феминизма, женоненавистничества или современного психоанализа. Последние видят в куртуазной любви отражение формы невроза, главным образом мужского: человек страдает из-за неразрешимой любви, поскольку его дама сердца недоступна. Тогда мужчина выстраивает настоящую любовную клетку, низводя себя до положения марионетки, поверженной, раздавленной, истерзанной неутоленным желанием в рамках парадоксальной и разрушающей любви, субъект которой находится в вечном ожидании, а объект - в вечной недосягаемости. Fin’amors становится для таких толкователей способом «говорить» о любви, не занимаясь ею, своего рода словесным искусством отдаления от таинственной и беспокоящей воображение женщины. Парадоксально, но подобные интерпретации, сделанные в рамках психоанализа, допускают, что литература по большей части является достоверным отражением действительности и описывает ситуации, соответствующие социальной реальности того времени, которую исследователь толкует по-своему, придерживаясь установок своей «школы».

Следует ли в таком случае отказаться от понятия «куртуазная любовь», отрицать ее реальное существование и социальное значение? Без сомнения, это было бы крайней мерой. На мой взгляд, стоит придерживаться направления, предложенного Р. Шнеллом. Этот автор отмечает, что понятия «куртуазная любовь» в средневековой литературе практически не существует. Этот концепт заключает в себе различные и противоречивые аспекты, следовательно, теория куртуазной любви не может укладываться в рамки одного этого термина. Любовь, описанная в произведениях, может быть как недостижимой, так и доступной, как супружеской, так и прелюбодейной, как платонической, так и эротической. Ее объектом может быть не только замужняя женщина, занимающая, в отличие от ее воздыхателя, высокую социальную позицию, но и дама равного с ним положения и даже простолюдинка. Куртуазная любовь не соответствует понятию концепта - лучше будет говорить не о куртуазной любви, но о куртуазном дискурсе о любви, о литературном споре, касающемся различных форм любовного поведения.

Тем не менее общим сюжетом всех этих дискурсов остается любовь, облагораживающая человека. Различные ситуации выявляют ее главные, характерные черты, превращая ее в ценность, не имеющую равных. В частности, это односторонность любовных отношений: можно отдавать другому свое тело (как в случае Изольды и Гвиневеры), но не сердце: она принадлежит лишь одному человеку. Любовь должна быть абсолютной и единственной. Она должна быть искренней, достойной, истинной, бескорыстной и надежной. Она обязательно взаимная - качество, которое долгое время ученые упускали из виду. Наконец, она добровольная, спонтанная, уважающая чувство собственного достоинства и свободу партнера. Но тогда на пути неизбежно встает проблема брака: если любовь спонтанна и добровольна, то как совместить ее с правами супруга, призывающими к супружескому долгу, предоставленному Церковью и навязанному нравами и обычаями времени? Вот почему в большинстве своем любовные отношения, описанные в романах, оказываются внебрачными. И все же проблема заявлена, и Кретьен де Труа пытается разрешить ее, примирив любовь и брак в «Клижесе», «Эреке и Эниде» и даже, с большими трудностями, в «Рыцаре телеги», пытаясь приглушить опасный аспект мифа о прелюбодейной любви, прославляемой Тристаном и Изольдой. Последний аспект, вероятно, обладает наибольшей значимостью: любовь почти всегда оказывалась притесняемой законами общества и Церкви.

Такой подход к проблеме позволил мне переформулировать вопрос. Ибо если куртуазная любовь не является принятым и даже действующим концептом, то она не может быть выражением или инструментом социального класса, как утверждали Э. Келер и в меньшей степени Ж. Дюби. Соответственно, всеохватная социологическая, «классовая» интерпретация должна быть пересмотрена. На мой взгляд, эту проблему нужно рассматривать с позиции «конкретных случаев», социальных и культурных ситуаций, порождавших злободневные вопросы, которые находили свое отражение в вымышленном мире литературы, пытавшейся подобрать к ним более четкие дефиниции или решения. В конечном счете, не так важно, какой из форм любви отдавали предпочтение (все они были хоть сколько-нибудь использованы) или возводили в универсальную доктрину, принятую за образец или считавшуюся нормативной (в этом могло быть отказано всем формам). Важно признать, что все «куртуазные дискурсы» о любви имели чрезвычайный успех, свидетельствующий об остроте проблемы, вставшей в ту эпоху перед аристократической публикой. Разнообразие ответов, предложенных литературой, красноречиво говорит об интенсивности поиска из сложившегося положения, но их общие черты вскрывают глубокие социальные причины недовольства и в то же время указывают на силу социальных устремлений. Брак в его традиционной сложившейся форме ставится под сомнение, в то время как настойчиво утверждается превосходящая ценность любви, основанной на свободном выборе партнеров, и этот принцип касается не только мужчин, но и женщин. Дама, за которой следует ухаживать, чтобы завоевать ее, а не взять штурмом, всегда оставляет за собой свободу выбора. Любовь нельзя ни отнять, ни навязать: ее разделяют по доброй воле.

Такая проблематика, как мне кажется, нашла наиболее сильное выражение в лэ Марии Французской. Вопрос о личности автора до сих пор остается нерешенным, но все же можно предположить, что им была женщина, жившая при дворе Генриха II Плантагенета. На мой взгляд, это обстоятельство лишь подкрепляет целесообразность и уместность ее дискурса о любви, на который оказали воздействие и ее женская природа, и ее связь с культурной и психологической средой Алиеноры. В творчестве Марии Французской нельзя найти теоретических критериев куртуазной любви, разработанных некогда Андреем Капелланом, - она мастерски описывает различные ситуации, в которых могут оказаться влюбленные, принадлежащие обществу, которое хорошо знает и Мария, и ее читатель. Иными словами, ее герои вращаются в аристократической среде империи Плантагенета во времена Алиеноры.

На пути свободной и взаимной любви героев, любви полной и «настоящей», стремящейся вовсе не к платоническому, а к всеобъемлющему чувственному и сексуальному союзу, встают различные препятствия, создаваемые обществом того времени: «экономический» брак одного героя или принудительный брак другого; ревнивый старый муж, навязанный юной девушке; расстояние, разделяющее влюбленных; экономическая или социальная пропасть между ними; требования родителей или опекунов; различные социальные законы; права, присвоенные себе могущественными людьми; всевозможные обычаи и табу; и т. д. Во всех этих случаях Мария (как и большинство писателей в отношении Тристана и Изольды или Ланселота и Гвиневеры) принимает сторону влюбленных, выступая против социальных, моральных или религиозных установок, стремящихся разлучить их, но при условии, что героев связывает «настоящая» любовь, бескорыстная и основанная на прочном чувстве. Иными словами, та любовь, чьи основные характеристики уже выявил Р. Шнелл, проанализировав корпус литературных произведений, приступавших к этой теме. Брак и любовные отношения в этом случае не обязательно являются противоречащими друг другу понятиями, но предпочтение все же отдается любви.

Любовная проблематика, на мой взгляд, неотделима от породившей ее социальной действительности. Куртуазная любовь, безусловно, никогда не существовала в качестве концепта, но размышления и «куртуазный» дискурс о любви красноречиво свидетельствуют о беспокойстве, зародившемся в аристократической среде того времени. Эти дискурсы, в частности, касаются места, отведенного в жизни «любви-чувству», роли, которую должна играть в ней женщина, а также способа примирить «всеобъемлющую» любовь, признанную самоценной, с той формой брака, которая принята в знатной среде и навязана церковной моралью. Понятие взаимной любви приобретает значимость в глазах образованной части общества и даже завоевывает сторонников в женоненавистнической среде церковных писателей. Поэты и писатели воспевают ее как идеал - особенно те из них, кто трудится при дворе, где играют роль (как бы ее сегодня ни отрицали) такие женщины, как Алиенора Аквитанская или Мария Шампанская. Это отнюдь не случайность.

Приобретая все большую силу и значимость в ходе литературного распространения, эти дискурсы вливаются в основную проблему, волнующую умы просвещенных людей XII в: проблему личности, его свободной воли, свободы выбора. Любовная проблематика уже заявила о себе (по крайней мере, в практическом плане) на примере отношений Абеляра и Элоизы. В то, что Алиенора оставалась в стороне от этих вопросов, поверить сложно, даже отрицая то, что она внушила любовь Бернарту де Вентадорну или, что еще более проблематично, Джауфре Рюделю. Факт остается фактом: аристократическое общество XII века, не колеблясь, связывало Алиенору со спором о куртуазной любви; по мнению Андрея Капеллана, королева даже внесла свой вклад в составление ее правил.

Из книги Доникейское христианство (100 - 325 г. по P. ?.) автора Шафф Филип

Из книги Рождение Европы автора Ле Гофф Жак

Куртуазная любовь В сфере отношений между полами эволюция проявлялась прежде всего в том, что появились новые формы любви, обычно обозначаемые понятиями «куртуазная любовь», или, в более узком смысле, fin’amor («утонченная любовь»). Они следуют модели других феодальных

Из книги Рождение Европы автора Ле Гофф Жак

Куртуазная Европа В XIII веке в Европе утвердились также хорошие манеры, которым современные историки и социологи присвоили наименование цивилизованности, между тем как христиане XIII века относили все это к куртуазности. Позже эти изысканные чувства и поведение станут

Из книги Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола автора Пастуро Мишель

Глава 9. Куртуазная любовь и эмоциональная сфера В первой главе нашей книги мы рассказывали о бракосочетании, его религиозном, экономическом и юридическом аспектах. Мы намеренно не упоминали о любви. Во времена рыцарских романов, как и в любую другую эпоху, семейная жизнь

Из книги Избранные произведения о духе законов автора Монтескье Шарль Луи

ГЛАВА III Что такое любовь к республике в демократии Любовь к республике в демократии есть любовь к демократии, а любовь к демократии есть любовь к равенству. Любовь к демократии есть, кроме того, любовь к умеренности. Так как все должны там пользоваться одинаковым

Из книги Повседневная жизнь во времена трубадуров XII-XIII веков автора Брюнель-Лобришон Женевьева

Хороший двор и куртуазная служба Власть сеньораДля трубадура двор сеньора является единственным источником благосостояния и почестей.Власть сеньора над своими людьми безгранична. Подобно королю в своем королевстве, он решает участь «своих людей» и их имущества, судьбу

Из книги «Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения) автора Елисеева Ольга Игоревна

Куртуазная любовь Кроме театральности жизни, а также потребности образованной дамы в обязательной «паре» - как бы сценическом партнере, обеспечивающем героине на общественных подмостках некоторую долю независимости - была еще третья составляющая, оказавшая

Из книги Мифы и правда о женщинах автора Первушина Елена Владимировна

Любовь Любили ли друг друга стоявшие под венцом? Были ли они на седьмом небе от счастья, сознавая, что их руки и сердца наконец соединятся? Или они вступали в брак, повинуясь приказу родителей, и лишь надеялись, что позже стерпится и слюбится?Как и прежде, бывало и так и этак.

Из книги Французское общество времен Филиппа-Августа автора Люшер Ашиль

Из книги Иллюзия свободы [Куда ведут Украину новые бандеровцы] автора Бышок Станислав Олегович

12.4. «Что такое хорошо и что такое плохо?» Ирина Фарион, центральный идеолог ВО «Свобода» и новоизбранный депутат Верховной Рады Украины, известна даже за пределами Украины своими откровенно русофобскими заявлениями, экстравагантными поступками и истерическими формами

Из книги Дорога Домой автора

Из книги Дорога Домой автора Жикаренцев Владимир Васильевич

Из книги Народ Мухаммеда. Антология духовных сокровищ исламской цивилизации автора Шредер Эрик

Из книги Алиенора Аквитанская. Непокорная королева автора Флори Жан

11 Алиенора и куртуазная любовь

Из книги Любовь и политика: о медиальной антропологии любви в советской культуре автора Мурашов Юрий

Из книги Полное собрание сочинений. Том 18. Материализм и эмпириокритицизм автора Ленин Владимир Ильич

1. Что такое материя? Что такое опыт? С первым из этих вопросов постоянно пристают идеалисты, агностики, и в том числе махисты, к материалистам; со вторым – материалисты к махистам. Попытаемся разобраться, в чем тут дело.Авенариус говорит по вопросу о материи:«Внутри

Куртуазность - это своеобразный свод правил поведения, изобретенный еще во времена Средневековья. Его должен был изучить каждый придворный, мечтавший добиться успеха, иметь хорошую репутацию. Изначально данная система регулировала в основном взаимоотношения представителей противоположных полов, но постепенно понятие расширилось. Итак, что же скрывает загадочное слово «куртуазность», что подразумевалось под ним тогда и сейчас?

Куртуазность - это кодекс хорошего тона

Классическое Средневековье - период, когда рабовладельческий строй окончательно сменила феодальная система. Также главенствующую роль стала играть Церковь, активно вмешивающаяся в мирские дела. Именно тогда завершилось формирование произошло это приблизительно к началу 13 столетия.

Куртуазность - это кодекс хорошего тона, следовать которому были в те времена обязаны все рыцари и прекрасные дамы. Постепенно своеобразный свод «законов» дополнялся и расширялся, обзаводился все новыми и новыми правилами, многие из которых считаются актуальными и в наши дни.

Понятие

Куртуазность - это понятие, произошедшее от французского слова «courtois», которое переводится как «рыцарский», «учтивый». Изначально эта система представляла собой своеобразную концепцию любви. Она устанавливала правила, согласно которым развивались отношения между рыцарем и его дамой сердца. Считалось, что влюбленный мужчина должен вести себя со своей избранницей примерно так, как вассал ведет себя с господином.

Конечно же, куртуазность - это не только любовная концепция. Постепенно эта система стала регулировать также и взаимоотношения мужчин друг с другом. Затем она и вовсе превратилась в свод правил хорошего тона. В связи с этим куртуазность многие историки считают зачатком морали и этики, которыми руководствуются в своих поступках современные люди.

Куртуазность - оплот рыцарской культуры

Крестовые походы постепенно привели к тому, что стало зарождаться новое сословие - рыцарство. Приблизительно к 12 веку для его представителей наступили золотые дни. Именно в это время и появился уникальный кодекс рыцаря, в котором нашли отражение традиции и нормы этики, к которым человечество пришло за века.

Именно в 12 столетии впервые заговорили о рыцарских идеалах, которые не имеют отношения к процветанию страны, чести господина. Куртуазность в эпоху Средневековья превозносила образ Прекрасной Дамы. Разумеется, у каждого рыцаря непременно должна была быть возлюбленная.

Постепенно человечество пришло и к тому, что от рыцаря требуются не только храбрость и готовность отдать жизнь ради интересов государства. Также стали цениться и другие качества: учтивость, вежливость, воспитанность. Куртуазность - свод законов, утверждавших, что представитель этого сословия должен быть грамотным, уметь слагать вирши, прославляющие красоту избранницы. Помимо этого, рыцарь обязан тонко чувствовать и проявлять галантность.

Куртуазная любовь

О чем еще следует рассказать, определяя значение и толкование термина «куртуазность»? Конечно же, о куртуазной любви - уникальной форме взаимоотношений противоположных полов. Утонченная любовь - определение, которое давали ей современники.

Под куртуазной любовью в основном подразумевался роман замужней дамы и холостого юноши. Нередко женщины принадлежали к более высокому сословию, чем их избранники, приветствовались и романы с супругами собственного сеньора. От юноши требовалось изображать любовное томление, выполнять все прихоти дамы, вручить ей свою свободу.

Нередко женщина и мужчина не были даже увлечены друг другом, а всего лишь играли в опасную игру. Конечно же, от рыцарей ожидались и красивые подвиги, посвященные избраннице, которые позволяли ему завоевать ее расположение. Считалось, что необходима преграда, которая мешает влюбленным соединиться, поэтому юноши предпочитали играть в эту игру с замужними женщинами. Интересно, что вовсе не близость была главной целью куртуазной любви, игроки наслаждались самим процессом завоевания.

Куртуазная литература

Что такое «куртуазный роман»? Это произведение, главным героем которого непременно становился галантный и утонченный рыцарь. Герой совершает славные подвиги в честь своей дамы сердца, путешествует в полусказочных странах. Конечно же, подобная литература не имела ничего общего с действительностью, она позволяла ознакомиться лишь с идеальными представлениями об образе рыцаря, всегда готового победить ведьм, великанов, драконов. К примеру, можно вспомнить о романе «Тристан и Изольда», который полностью соответствует духу того времени.

Нельзя не упомянуть и куртуазную поэзию, которая была создана трубадурами. Любимой темой странствующих певцов, конечно же, оставалась куртуазная любовь. Персонажи всегда готовы были на любые жертвы для того, чтобы завоевать свою даму, привлечь к себе ее внимание. Невозможно забыть и о сонетах, которые Франческо Петрарка посвятил прекрасной Лауре, в которую был влюблен на протяжении всей жизни.

Наши дни

Куртуазность поведения в наши дни нередко вызывает насмешку, становится объектом пародий. Однако и жители современного мира согласны с тем, что необходимо проявлять учтивость и галантность по отношению к пожилым людям, женщинам, помнить о соблюдении правил этикета. Все это до сих пор считается показателем культурного развития, пусть в наши дни уже и не существует культа Прекрасной Дамы и

Какие существуют синонимы

Итак, какие же слова способны без ущерба для смысла заменить собой термин «куртуазность»? Синоним, который идеально подходит в данном случае, - учтивость. Неудивительно, ведь именно от этого слова произошло название кодекса, зародившегося во времена Средневековья. Конечно же, учтивость - далеко не единственный синоним, который можно смело использовать вместо этого понятия. К примеру, похожее значение имеют следующие слова: обходительность, манерность, любезность, деликатность, вежливость.