Услышанный разговор. Флагелляция в светской жизни

Приключения Пети и Саши

Николаев Валентин

Часть вторая. Лето. Лагерь.

Саша.

Сижу я дома. Скучно. Женя с Колей давно домой уехали. Вдруг звонит Ритка (я, вообще-то, с ней не особо и дружу, тем более после того случая с Петей) и набивается в гости. Типа, сидюшок у нее классный, а послушать негде. Ладно, говорю, приезжай...

Ну, приехала, послушали музон, побалдели (предков-то дома нет – работают), а потом она и говорит:

– Слушай, Сашка, что ты в городе киснешь? Поехали вожатыми в лагерь? Я через неделю уезжаю... Как раз одно место освободилось.

А потом, ехидно так улыбнувшись:

– Кстати, и твой Петя едет...

– Какой он мой! – отвечаю, а сама-то знаю, что запала на него, часто о нем думаю. Так его тогда жалко было...

Ну, Ритка, конечно, на попятный. Не заводись, мол. И опять свое гнет – едешь или нет? Спросила я, что за лагерь, она говорит:

– Недалеко от города, на берегу озера. Лагерь нормальный, туда всякие шишки своих детей отправляют... Ума чтобы им вложили как бы...

А сама ухмыляется так подленько.

– Как это? – я даже и не врубилась сразу.

– Ну, понимаешь, в лагере очень строгие порядки... Кстати, имей в виду, они строгие и для вожатых. Зато платят хорошо... Да что я тебе рассказываю, завтра к директору сходим, он тебе все и расскажет.

Я сказала, что подумаю и Ритку быстренько выпроводила. До вечера думала, а потом решилась – все равно скучно, а тут и бабки кое-какие будут и Петя, опять же, рядом. А насчет строгостей – пусть не пугает, перебьюсь... Спросила у предков (без подробностей, конечно) – те и рады меня к делу приставить, чтобы не болталась. Ладно, еду!

Саша.

Что-то здесь не то... Рита познакомила меня с директором, Александром Степановичем его зовут. Видный такой мужик, седой, а выглядит не таким уж старым – лет на сорок, сорок пять. Ну, там, расспросил меня, откуда я, да кто родители, про зарплату сказал. Офигеть! Я и не думала, что так много! А в самом конце спрашивает:

– Скажи-ка, Александра, только честно, – тебя дома пороли когда-нибудь?

Мне это как-то не понравилось. Причем здесь это? Да и стыдно как-то об этом говорить... Стою, молчу. Он тоже молчит, ждет, значит. А что ему отвечать? Наконец, собралась, да, мол, бывает. А он: «Вот и молодец, что честно ответила. Иди, а завтра с утра приходи, я все расскажу.»

Петя.

Хорошо, что я про этот лагерь узнал! Впрочем, все по порядку. С утра, к десяти я пришел кабинет директора. Там уже собрались все будущие вожатые – человек двадцать. Всем лет по шестнадцать-семнадцать лет. Вдруг смотрю – Сашка сидит. Я так обрадовался! Виду не показываю, а сам вроде место поудобнее выбираю, пересаживаюсь, пока с ней рядом не оказался. И тут только якобы ее увидел. Поздоровались мы. Сидим, ждем, пока директор говорить начнет. Вспомнил я тут, как мы с ней тогда в подъезде целовались и как на другой день она от меня без трусов убегала. Кошусь на Сашку – похоже и она о том же думает – порозовела. Молчим.

– Лагерь только открылся. Сразу хочу предупредить – лагерь необычный. Большинство детей в нем – из богатых семей и весьма избалованы. Родители хотят, чтобы мы немного привели их детей в чувство. Привели так, чтобы снова попасть в этот лагерь они не захотели. Поэтому – порядок в лагере должен соблюдаться неукоснительно, за любое нарушение должно следовать неминуемое и строгое наказание.

Директор берет со стола пачку исписанных листов и показывает нам.

– Это – заявления всех родителей, в которых они соглашаются и даже настаивают на применении к их отпрыскам в случае необходимости любых наказаний, в том числе и телесных. Так что, дорога нам открыта. Подробнее о поддержании дисциплины я скажу позже.

Мне интересно стало – они что, и девчонок будут пороть?

– Теперь – о порядке в лагере, – продолжал директор, – всего у нас будет десять отрядов по двадцать человек в каждом. Я постарался распределить детей так, чтобы в каждом отряде было примерно поровну мальчиков и девочек. Возраст всех их – одиннадцать-четырнадцать лет. В каждом отряде – два вожатых – юноша и девушка. Юноша отвечает за девочек, девушка – за мальчишек. Так будет лучше, меньше потакать будете. После совещания вы познакомитесь и подберете себе напарников.

С напарницей-то все ясно. Лишь бы Сашка согласилось. А вот девчонок опекать – это, пожалуй, не в кайф – фокусы у них вечно... Хотя, с другой стороны...

– Имейте в виду, – директор поднял голову и на нас смотрит, – за порядок в отряде вы отвечаете головой! И не только головой, имейте в виду. Вы еще сами не настолько стары, чтобы избежать порки за нарушения!

Вот только этого не хватало! Все зашумели...

Директор замолчал, ждет и на нас смотрит. А я думаю, если Сашка уйдет, то и я, пойду, пожалуй. Хотя, если девок своих с самого начала закрутить, как следует, можно и перебиться. Постепенно все замолчали, но никто из кабинета не вышел. Ну, и ладно, думаю, я – как все.

– Так вот, – продолжает директор, – любое нарушение в вашем отряде, которое первым замечу я, а не вы – это ваше нарушение. Со всеми вытекающими отсюда последствиями... Я уже не говорю о ваших личных провинностях, которые тоже прощаться не будут. С территории лагеря без моего разрешения – ни на шаг! После отбоя компаниями не собираться! Каждую минуту вы обязаны находиться вместе со своим отрядом. Приду проверить и не найду вас – пеняйте на себя. И имейте в виду – до конца смены я никого не уволю и не отпущу.

Да, гайки он с первого дня закручивает! Но, опять же, никто не уходит, сижу и я. Да и бабки такие на дороге не валяются...

– Далее, о наказаниях. Вы можете назначать их по своему усмотрению. Но! Имейте в виду: бить только по попе, рукам или ногам. По голове, лицу, спине, другим частям тела бить категорически запрещаю! Без моего ведома – не более 15 ударов за один раз. Считаете, что мало – подойдите ко мне. Вообще, не стесняйтесь советоваться, особенно на первых порах. И не бойтесь рассказывать мне о происшествиях. Обещаю, что даже словом не упрекну вас за то, что узнаю от вас же. Узнаю от других – не обессудьте...

– Будьте строгими, но не жестокими, – добавляет директор, помолчав, – кому-то из детей хватит и замечания, а кому-то окажется мало и порки. Так что проявите фантазию, не используйте только порку, есть масса других наказаний, которые подействуют даже сильнее.

Ладно, проявим... Дурное дело – нехитрое.

– Детей привезут послезавтра, в понедельник, вам надо быть в лагере завтра после обеда – принять помещения, освоиться. Автобус отойдет отсюда в пятнадцать часов. Сейчас вам надо подписать договоры и получить аванс.

Аванс – это то, что надо. Мы все обрадовались.

– Вопросы есть? – директор решил на этом и закончить.

Вообще-то, он, по-моему, думал, что вопросов не будет. Вдруг встает какая-то девушка с длинными светлыми волосами (по-моему, она в соседней школе учится) и с ходу спрашивает:

– Скажите, – спросила она, слегка смущаясь, – а что, наказывать надо по голому телу?

Нет, ей-богу, я бы постеснялся так вот прямо... А ей хоть бы что... Но вопрос-то нужный, молодец!

– Как вы считаете нужным, – отвечает директор, – я не запрещаю.

Нет, из этого лагеря я не уеду! Это же сколько голых девчачьих попок увидеть можно!

– А нас...тоже?

О! Глубоко копает!

– Что – «вас»? – не понял (а может, притворился) А.С.

– Нас – тоже по голому?

– А это уж буду решать я. Вы думайте о том, чтобы не заслужить наказания. Еще вопросы есть?

Вот это мне нравится меньше. Да и остальным тоже, ишь, как замолчали все. Ладно, перезимуем. Будь, что будет!

Саша легко согласилась стать напарницей. Мы подписали договор, получили аванс и разбежались. Завтра с утра пойдем с ней делать покупки для лагеря.

История Лиды.

Остаток времени до отъезда прошел в довольно суматошных сборах и Саша едва не опоздала на автобус. К счастью, она оказалась не последней – девушка, задававшая вопросы директору, пришла с опозданием почти на двадцать минут, когда директор, нервно поглядывавший на часы, уже дал команду трогаться.

– Нехорошо начинаешь, Лида, – сказал он, не слушая ее сбивчивые извинения, – ну ладно, вечером поговорим...

Лагерь оказался довольно недалеко от города, в хвойном лесу на берегу озера. Чистенькие корпуса, ухоженные спортплощадки и дорожки и даже большой бассейн приятно удивили Сашу, привыкшую к обветшавшим, экономящим на всем оздоровительным лагерям, в которые она ездила в прошлые годы. Быстро приняв имущество корпуса, молодые люди отправились погулять по территории. Болтая о том и сем, они дружно, как будто договорившись, старались не касаться темы весенних событий... Голос директора из репродуктора, вызывавший всех вожатых в свой кабинет, застал их в дальнем конце лагеря.

Когда запыхавшиеся Саша и Петя вошли в просторный директорский кабинет, почти все уже были в сборе. Найдя свободное местечко на стоящих вдоль стен стульях, молодые люди уселись и стали ждать.

Опросив каждого о замечаниях, обнаруженных при приеме, директор кратко рассказал о плане завтрашнего дня. А потом, помолчав, сказал:

– А теперь – о неприятном... Сегодня Лида (встань, пожалуйста!) опоздала на автобус, заставив ждать всех нас. Меня не интересуют причины опоздания, как не будут в будущем интересовать причины других ваших проступков, хотя я и хотел бы, чтобы их было поменьше. Виноватый должен понести кару, вот и все, что я знаю... Подойди сюда!

С этими словами директор достал из стола короткий широкий ремень, разрезанный на конце. Присутствующие слегка зашумели... Побледневшая Лида медленно подошла к столу директора.

– Александр Степанович, может, не при всех? – умоляюще спросила она.

– А ждали-то тебя все? Во при всех и получишь... Спусти штаны!

Губы у Лиды задрожали.

– Я хочу уйти отсюда! Я увольняюсь!

– А ты контракт, что подписала вчера, читала? И готова заплатить неустойку? У тебя в кармане валяется две твоих здешних зарплаты? Не дури. Не ты первая, не ты последняя...

Опустив глаза Лида медленно повернулась спиной к присутствующим. Пальцы ее, расстегивающие ремень джинсов, заметно дрожали. Наконец, справившись с непослушной молнией, она чуть-чуть приспустила брюки, открыв белые трикотажные трусики.

– Ляг животом на стол! – хмуро велел директор.

Девушка замешкалась. Директор надавил ей рукой на шею, заставляя нагнуться. Спустя несколько секунд, убедившись, что жертва лежит неподвижно, он решительным жестом спустил до колен ее джинсы вместе с трусиками. Присутствующие ахнули – ягодицы Лиды были сплошь исполосованы свежими красно-синими рубцами. Растерялся даже директор.

– Кто же это тебя так? – спросил он после нескольких секунд молчания.

– Отчим, – всхлипнула девушка.

– Когда, за что?

– Сегодня... Я вазу разбила, когда собиралась... Потому и опоздала...

Александр Степанович убрал руку, которой все еще придерживал Лиду за шею.

– Ладно... Вставай и одевайся. Ты свое уже получила... – сказал директор неожиданно мягко.

После совещания Саша подошла к все еще всхлипывающей Лиде. Она сидела, закрыв лицо руками.

– Пойдем со мной, – сказала Саша, обняв несчастную за плечи, – умоешься...

Девушка покорно поднялась.

Позже, слегка успокоившись, Лида рассказала Саше свою историю.

«Мой отец ушел, когда мне было двенадцать. Примерно через полгода мама вышла замуж за другого. Глядя со стороны, трудно представить, что в этом невысоком, добродушном на вид человеке таится столько жестокости. И сын его, Миша, он на полгода старше меня, вырос под стать отцу...

Конфликты наши начались почти сразу. Отчим захотел, чтобы я называла его папой, я, конечно, отказалась. Случилось так, что мама, почти сразу после переезда отчима с сыном к нам, уехала в командировку. В первый же день он придрался к невымытой посуде и захотел поставить меня в угол. До этого родители наказывали меня крайне редко и я не привыкла к такому обращению. Нагрубив ему, я убежала на улицу и вернулась домой очень поздно. Осторожно пробралась в свою спальню и, раздевшись, улеглась в кровать.

Внезапно в комнате зажегся свет и я увидела, что в дверях стоит отчим с сыном. В руках у отчима был ремень. Я ужасно испугалась и забилась в угол кровати, прикрывшись простыней. Была очень жаркая ночь и я, как назло, спала без ночной рубашки. Не говоря ни слова, отчим сорвал с меня простыню и, не обращая внимания на мои вопли, поставил меня на колени у кровати, уложив животом на постель. Велев сыну держать мои руки, он начал сильно стегать меня ремнем по голой попе и спине. Я отчаянно вырывалась и звала на помощь. В ответ на это отчим только усиливал удары. Наконец, когда я уже не могла кричать, а только хрипела, он велел отпустить меня и вышел из комнаты. Когда я немного пришла в себя и смогла подняться, то обнаружила, что от боли и крика обмочилась...

Отчим сумел настроить против меня и маму, убедил ее, что я испорченная, избалованная девчонка, которая, для ее же спасения, нуждается в очень строгом воспитании. С тех пор не было недели, в течении которой я не получала бы две-три порки. Бывали дни, в которые меня пороли по два раза! Сыну отчима, вероятно, очень нравится смотреть на мои наказания и он не упускает случая донести отцу о моих провинностях. Справедливости ради замечу, правда, что отчим не балует и его, так что частенько мы получаем порку вместе.

Отчим всегда порет меня только по голой попе, ремнем или розгами. Иногда, если вина, по его мнению, велика, мне приходится раздеваться догола и после порки стоять в углу по два-три часа. Несколько раз он даже ставил меня в угол на четвереньки! Я ужасно стыжусь таких наказаний, тем более, что было время, когда Мишка, если он был не наказан сам, старался в такие дни привести в дом приятелей и они, проходя мимо моей комнаты, хохотали, видя меня, стоящую в углу голой или с задранной юбкой и красной, настеганной попой! Хорошо еще, что он учится в другой школе...

Правда, я отучила его делать такие вещи, когда привела домой своих подруг и продемонстрировала им стоящего в углу (и тоже без штанов) Мишу. О, то вообще был день моего триумфа! Брат утащил на улицу отцовский фотоаппарат и разбил его. Порка длилась часа три! Вначале отчим высек его крапивой, притом бил, стараясь попасть не только по попе, но и по яичкам и члену, Потом, после часа стояния в углу коленями на гречке, Мишка получил такую жестокую порку ремнем, что мне даже стало жалко его! А потом отчим велел мне следить за стоящим в углу со спущенными штанами сыном и считать, сколько раз он пошевелится. За каждое движение Мише причиталось еще по два удара ремнем. Отчим ушел, а я срочно обзвонила подруг и пригласила их к себе посмотреть на позор брата. Подруги знали, что Мишка доносит на меня отчиму и с удовольствием приняли участие в мщении. Мы оттянулись вволю! Шлепали Мишку по пунцовой, исполосованной попе, щипали его за член, наблюдая, как он напрягается и хором кричали: «Три..., четыре..., пять...», отсчитывая, сколько раз брат пошевелится... Когда отчим вернулся, Мишка получил еще тридцать (это я его еще пожалела!) полновесных ударов, после чего, по распоряжению отчима, до вечера ходил без штанов.

К сожалению, такие дни выпадают редко и все же мне достается больше, чем Мише... В последнее время отчим полюбил пороть меня при гостях. Стоит придти кому-нибудь и он тут же требует показать ему дневник или придирается к чему-нибудь другому. Потом не спеша достает из брюк ремень и, наслаждаясь моим смятением и стыдом, говорит: «Снимай штаны – заработала». Он раскладывает меня на столе или ставит на четвереньки на диван и, под ободряющие возгласы дружков, начинает стегать по попе. Еще и другим «помочь» предлагает! А потом я должна стоять с задранной юбкой и слушать, как они обсуждают «проблемы воспитания», хвалят отчима за строгость и, конечно, приходят к выводу, что с такими детьми иначе нельзя...». А один из них (его я ненавижу больше всех!) любит, подозвав меня к себе, класть ладонь на попу и убеждать отчима, что она «недостаточно горячая» и, следовательно, я наказана мало...

Я два раза убегала из дома. Только вот идти некуда. Денег нет, а в привокзальные... соски подаваться не хочу. Один раз меня поймали, второй – сама вернулась. Неделю в лесу пожила, когда от голодухи невмоготу стало, пришлось домой придти. Даже отчим, меня увидев, пожалел, наверное. По своему, правда – сразу пороть не стал, дал помыться и поесть. Зато потом, когда я уже успокоилась, и даже надеялась, что обойдется, выдал по полной схеме – розгами до крови. Неделю на животе спала.

Вчера мне здорово не повезло – когда я в спешке разбила эту проклятую вазу, отчим оказался дома. Он буквально сорвал с меня халатик и трусики и отхлестал ремнем, зажав мою голову между ног. Он бил ремнем куда попало и попадал им не только по попе, но и между бедер! От боли я задыхалась! А потом он поставил меня в угол на четвереньки и велел стоять так до вечера, до его возвращения. Только он ушел – я убежала. Все! Домой я не вернусь! Летом я даже нормальный купальник не могу одеть из-за этих проклятых синяков и рубцов! Уроки физкультуры прогуливать приходится, а за это – опять порка!

Лида снова разрыдалась. Саша, сама не своя от жалости и возмущения, кое-как успокоила ее, а потом спросила:

– Как же твоя мама позволяет делать такое?

На глазах Лиды опять показались слезы. После долгого молчания она сказала:

– Пьет мама, с работы ее уволили... Уйдет отчим – на что жить будем? Да и боится она отчима, он и ее поколачивает... Ты знаешь, Саша, я ведь и сюда пошла, чтобы денег заработать и уйти из дома... А тут тоже... – Лида всхлипнула.

– Не надо, успокойся, все хорошо будет... – обняла подругу Саша.

Честно сказать, в том, что «все будет хорошо», Саша была далеко не уверена. Воспоминания о раздвоенном директорском ремне не давали ей покоя...

Посидев еще немного, девушки вышли из комнаты. Солнце уже почти село. Прозрачный прохладный воздух, запах хвои, краски заката над озером немного успокоили Лиду и она уже не всхлипывала. Саша проводила подругу до ее корпуса и сама отправилась спать.

После обеда. Саша.

Ночь я спала так себе – страшновато одной в таком здании. Правда, Петя был недалеко, но все равно... Проснулась, еще раз все обошла, позавтракала. Завтрак роскошный. Если так кормить будут – на меня ни одна одежка к концу не налезет. Познакомилась с поварихой Светланой Ивановной – на первый взгляд тетка ничего, добрая. Ну, толстая, правда, как большинство поварих. По-моему, дир на нее глаз положил... Ладно, не мое дело.

Часам к одиннадцати этих привезли. Как же их называть? Воспитанники? Отдыхающие? Что-нибудь придумаем. Посмотрели мы с Петей на наш отряд – смехота! Девчонки все дылды, а мальчишки еще мелкие. Ну, да мне же легче будет. Вещей с собой кучу навезли. Один у меня так даже с сотовым телефоном. Типа крутой сынок совсем крутых родаков. Боюсь, проблем я с ним поимею выше крыши...

А вообще-то я решила, что подставлять свою голую попу под ремень перед двадцатью парами глаз мне не в кайф. Так что я своих шибздиков гонять буду, как сидоровых коз. А не справлюсь – Петя поможет.

Перед обедом, когда все более или менее устроились, директор общее построение объявил. Как бы торжественная линейка по случаю открытия лагеря. Тут-то и началось...

Он, конечно, все о том же талдычить начал – порядок, дисциплина и т.д. А когда сказал, что вожатые пороть имеют право, слышу – слева от меня (в моем отряде то есть) кто-то громко так говорит – утомится ремень искать, мол. Я похолодела. Только бы, думаю, дир не услышал, а я-то голос узнала – это крутыш с сотовым, Вовка Пятаков, выступает. Я тебе в обед устрою поиск, думаю.

А директор услышал. Кто там в четвертом отряде недоволен, спрашивает, выйди сюда. Этот паршивец стоит и выходить не думает. Я на него смотрю, а он невинными глазками на меня. Типа, не я, мол, и все. Я его за руку из строя выдернула и к директору. Он возмущаться начал, отпусти, не имеешь права...

Директор на него посмотрел и говорит:

– Ну, молодой человек, чем Вы недовольны?

А он и на директора попер:

– Да ты знаешь, кто мой отец? Он тебя вместе с лагерем в порошок сотрет!

А директор усмехается:

– Знаю. Вот и расписочка его, что тебя пороть можно. А в личной беседе он просил тебя драть особо, чтобы дурь выбить.

Крутыш тогда:

– Вот я сейчас отцу позвоню, он за мной машину пришлет...

– Звони. – директор отвечает.

Тот звонит и вижу я, как морда у него вытягивается. Директор у него сотовик забирает и говорит:

– Николай Иванович, ведь я же просил, чтобы никаких сотовых телефонов... Хорошо, присылайте, он у меня будет. – и телефон преспокойно в карман кладет.

– Внимание! – говорит директор всем: – у кого еще сотовые телефоны или пейджеры остались?

Все молчат – типа нет ни у кого. А я-то пейджеры у двух Петькиных девчонок видела, вот только, у кого не запомнила.

– Ну, вот и хорошо. Только имейте в виду – обнаруженный сотовый телефон обойдется вам в десять розог, пейджер – в пять. Так что лучше сдайте их вожатым подобру-поздорову сегодня до ужина. А вожатые их мне в сейф положат. И имейте в виду: никого из вас отсюда до конца срока не заберут. Ваши папочки в этом случае такую неустойку должны выплатить, что на десяток компьютеров для нашего клуба хватит. Так что не надейтесь. И родительских дней не будет. Будете себя хорошо вести – отлично отдохнете, будете, как этот, – тут он к Пятакову поворачивается, – горько пожалеете.

– А тебе, друг мой, за наглость и пререкания от меня лично шесть розог, а уж сколько тебе вожатая добавит за разговоры в строю, я уж и не знаю. Ну, ладно, иди в строй.

– Да, Саша, – это уже мне, – потом доложишь, как ты его наказала. А розги ему после обеда выдай.

Повела я отряд на обед, а сама думаю – ну, я ему и всыплю...

После обеда. Петя

Сашка молодец! Когда этот хмырь начал выпендриваться, я испугался: думал, она растеряется.

Она подошла ко мне на обеде и сказала, что, если этот малец выпендриваться будет, то она его вдобавок девчонкам напоказ выставит. Я, правда, сразу себя вспомнил... Но не ссориться же с ней из-за этого? Решили, что высечем его перед всем отрядом, а если что – потом уже в спальню отправим.

Когда мы привели отряд с обеда, то не отпустили, а оставили стоять в строю. Саша не спеша так, демонстративно, к кустам отошла и пару хороших прутьев выломала. А я тем временем сходил за табуреткой и перед строем ее поставил. Смотрю – с того парня спесь уже спала и стоит он, с ноги на ногу переминается...

Саша вызвала его из строя и говорит:

– Снимай штаны и ложись животом на табурет!

Он, видно, еще не до конца понял свое положение и опять полез в бутылку:

– Вот еще! Решила бить, так бей так, обойдешься...

– Каждая минута задержки – еще три...

Парень постоял и как кинется бежать. Ну, да я его быстро догнал и за ухо вернул к строю. Все. Сник парень. И глаза уже полные слез. Даже прощения начал просить... Просьбы ему, конечно, не помогли – пришлось штаны снимать. Приспустил он свои шортики чуть-чуть, а я смотрю – что-то у него трусы сзади оттопыриваются подозрительно. Подошел и сдернул их на щиколотки вместе с шортами. Так и есть! Ухарь себе картону в трусы напихал. И когда успел только? Хотели мы с Сашей добавить ему еще, за картон, а потом пожалели. И так ему хватит по уши.

Уложили мы его на табурет. Руки и ноги висят, яички между ног болтаются... Девчонки хихикают, парни молчат, каждый, наверное, себя на его месте представляет. Саша прут взяла и по голой заднице его как хлестнет – так рубец и вспух. Она-то у нас волейболистка, подача у нее дай бог, тренер все хвалит.

Парень дернулся, но смолчал, молодец. Саша ему вторую отвесила, третью – молчит. А я вижу, что слезы-то в пыль капают... После шестой застонал. На попе рубцы такие четкие... Я опять весну вспомнил, как Ритка меня хлестала. Ничего, я ей еще отомщу! Ни на кого больше зла не держу, а ей отомщу! Но я что-то отвлекся...

Выдала, значит, Сашка ему десяток и я ей шепчу – приостановись, мол, не спеши, может, хватит ему на первый раз. Она на меня так глянула: жалостливый, ты, Петька. Но остановилась. Нет, в самом деле, что же парня-то истязать? Подошла к нему и спрашивает:

– Ну что, Пятаков, будешь еще в строю разговаривать?

Он помолчал-помолчал и сквозь зубы так, через силу:

– Нет, не буду...

– И прощения, наверное, попросить хочешь?

Парнишке-то деваться некуда:

– Прошу... прощу прощения...

– Ладно, – говорит Саша, – сегодня, по случаю знакомства, я добрая. Тебе вообще-то, еще пять полагается, да пару часов в спальне у девчонок без штанов постоять, но на первый раз прощаю. Вставай, одевайся...

И ко всем:

– Тихий час до четырех дня! Кто будет болтать, ходить – пеняйте на себя!

Я своим то же повторил и пошел к себе в комнату. Паренек подтянул штаны и тоже побежал за остальными...

Тихий час.

Петя мучился, стараясь уложить своих подопечных. Стоило ему уйти в свою комнату, как в палате начиналось перешептывание и хихиканье девчонок. При его появлении они затихали, изображая глубокий сон. После трех бесплодных попыток поймать нарушительниц Петя решил пойти на хитрость. Он прикрыл дверь в свою комнату, демонстративно поскрипел кроватью, как бы устраиваясь спать, а затем на цыпочках подкрался к двери. Острожный шепот девчонок вскоре сменился на более громкие разговоры, смешки. Наконец, решив, что вожатому надоело с ними воевать, девчонки обнаглели – начали ходить по комнате, вытащили свои вещи и начали показывать их друг другу.

Улучив момент, Петя на цыпочках вышел из комнаты. Картина, представшая перед его глазами, оказалась весьма пикантной: куча полуголых девчонок собрались в центре палаты, примеряя купальники. Две из них оказались совсем голыми, еще одна щеголяла в одной короткой маечке. Петя почувствовал, что у него предательски оттопырились штаны. «Хорошо, хоть плавки под шорты одел!» – мелькнула у него мысль. Девчонки, прямо сказать, были вполне развиты – трогательные маленькие грудки, кругленькие попочки... Подойдя поближе, Петя небрежно бросил:

– Красивые купальники, жаль, померять их не всем придется...

Дикий девчоночий визг был ответом ему. Подопечные Пети пулей разлетелись по кроватям и, прикрывшись простынками, притворились спящими. Юноша ухмыльнулся и начал собирать одежду, впопыхах брошенную девчонками на полу. Собрав ворох купальников, трусиков, лифчиков и других верхних и нижних девчачьих одеяний, он отнес их в свою комнату и запер в шкаф. Вслед за одеждой туда же отправились и три распотрошенных сумки, валявшихся посреди спальни. Девочки лежали тихо, как мышки, следя сквозь ресницы за Петиными манипуляциями. Закончив сбор вещей, он скомандовал:

– Подъем, всем построиться в проходе между кроватями!

Часть девчонок, сохранивших не себе минимум одежды, поднялась и, ворча что-то себе под нос, стали в проходе. Несчастные модницы, попавшиеся в момент переодевания, остались лежать, натянув простыни до подбородка. Петя постоял, делая вид, что не замечает их бедственного положения и сказал:

– Осталось пятнадцать секунд, кто не построится – порку гарантирую...

– Выйдите, нам одеться надо! – раздалось с дальней кровати.

– Успеете, оденетесь, все равно ваша одежда у меня в комнате...

Девчонка, оставшаяся в одной майке (Лена, как с трудов припомнил Петя), прикрыв нижнюю часть тела простыней, стала в строй. Две другие, чуть помедлив, последовали примеру подруги. Петя был готов к такой хитрости и, по-прежнему делая вид, что ничего не замечает, скомандовал:

– Заправить постели, время – две минуты

Через две минуты все постели, кроме трех, были заправлены. Три фигуры, замотанные в простыни, уныло стояли в проходе.

– А вы что же? – обратился к ним Петя.

– Не видите, что ли... – проворчала одна их них.

Петя помолчал, обдумывая свои дальнейшие действия.

– Ладно, хватит играть в кошки-мышки! – сказал он, приняв решение: – Или вы по одной заходите ко мне в комнату, получаете порку за свои нарушения, отправляетесь в угол до конца тихого часа и, наконец, получаете свою одежду, или я сейчас подниму мальчишек и все дальнейшее будет происходить в их присутствии. Порки вы в любом случае не избежите...

Девчонки молчали.

– Жду пять минут в своей комнате! – бросил юноша, демонстративно смотря на часы и направляясь к дверям: – Да, и кровати не забудьте заправить, прежде, чем ко мне идти!

На исходе пятой минуты в дверь Петиной комнаты тихо постучали. Это была, конечно, Лена. Опустив голову и изо всех сил натягивая подол майки, чтобы прикрыть низ живота, она остановилась у двери.

– Пришла? Вот и молодец, меньше всех тебе достанется... – бросил ей Петя.

– Вот ключ от шкафа, найди там свои вещи и забери их...

Девчонка взяла ключ и ежась под пристальным Петиным взглядом, стала рыться в шкафу. Он был довольно глубок и Лене пришлось залезть внутрь почти по пояс, чтобы найти нужные вещи. Как она не старалась сжать свои пухленькие (девчонка была довольно толстенькой) ягодички, они все же выпятились и раздвинулись так, что Петя смог отчетливо рассмотреть и слегка поросшую волосиками щелочку и маленькую дырочку повыше. От этого зрелища он почувствовал такое возбуждение, что ему даже стало стыдно – все же девчонка была еще совсем молодой. Чтобы хоть слегка успокоиться, юноша отвернулся к окну, сделав вид, что рассматривает что-то. От этого созерцания его отвлек робкий голос:

– Я все взяла... Может, я пойду?

Пете уже было жалко и эту сгорающую от стыда девчонку, и ее подруг, которые сейчас испытывают не меньшие муки, ожидая предстоящего позора. Он задумался. Простить их совсем нельзя – потом вообще на голову сядут. Что делать? Отшлепать или поставить в угол? Пауза затягивалась... Девчонка, и без того уже красная, стала совсем пунцовой, представляя, какие новые муки выдумывает ей этот вожатый. Наконец, Петя решил все же отшлепать девчонок, но не ставить их в угол. За исключением, может быть, зачинщицы всей этой примерки. Только вот как ее найти? Выпытать имя у перепуганной девчонки было нетрудно, но юноша, сохранивший школьное презрение к доносам, не хотел этого делать...

Поразмыслив немного, Петя все же решил спросить (ответит – хорошо, не ответит – настаивать не будет):

– А скажи мне, Лена Михеева... – для значительности он опять замолчал, – скажи мне..., кто начал примерку? Кто затеял все это дело?

Девчонка как будто ожидала этого вопроса:

– Наташка... Наташка Андреева. Ее кровать у окна. Задавака! Я, говорит, столько одежды привезла... Она-то одеться успела, а я... – тут девчонка всхлипнула, – я только встала и тут Вы...

Петя растерялся: такого быстрого признания он не ожидал. Лена смотрела на него глазами, полными слез, как будто ожидая следующего вопроса. Не дождавшись, она заговорила сама:

– Простите меня, пожалуйста! Не наказывайте, я больше никогда не буду нарушать... А хотите, – она подошла ближе к вожатому и перешла на шепот, – хотите, я обо всем вам рассказывать буду? Только не бейте, меня дома никогда не били...

Юноше стало даже слегка противно: со столь откровенным предложением доносить он не сталкивался еще никогда. Принимать его не хотелось, но и отказываться было неразумно – он понимал, что знание обстановки в отряде ему бы очень пригодилось... Девочка поняла его колебания по-своему:

– Вы не думайте, продолжала она, я очень хитрая и память у меня хорошая, я все-все запомню и вам рассказывать буду! Только не бейте, а? Или, хотя бы, не при всех? И, пожалуйста, в угол не ставьте – так стыдно при всех без трусов стоять...

– Ладно, – наконец решился юноша, – посмотрим, как ты рассказывать будешь... Только порки тебе все равно не избежать. Сама подумай, выйдешь ты от меня сейчас не наказанная, веселая – все сразу все поймут.

– Ну, хоть не больно, а? – канючила девчонка

– А потом, – неожиданно ухмыльнулся Петя, – ты такую поговорку слышала: «Доносчику – первый кнут»? А?

Девчонка хмуро кивнула, не поднимая глаз

– Так что иди сюда и... – тут юноша задумался, – и ляг животом на стол.

Больше всего Пете хотелось, конечно, положить Лену себе на колени. но он боялся, что она почувствует его напряженный член. Девочка покорно поплелась к столу и неловко легла на него. Ее попка беззащитно оттопырилась. Зрелище, конечно, было жалкое и Петя едва не открыл рот, чтобы простить несчастную, но вспомнил, что она только что предложила ему доносить на подруг и решительно встал. В Петиных мальчишеских мечтах не раз обыгрывался этот момент: суровыми, тяжелыми шагами он подходит к покорно замершей девчонке и шлепает ее по голой (обязательно голой!) попе. Правда, в роли «объекта» чаще всего выступала Саша, а тут всего лишь эта малявка...

При его приближении девчонка судорожно сжала ягодицы, а после первого же шлепка начала рыдать и громко просить о пощаде. Петя, впрочем, мог бы поклясться, что шлепок был не так уж силен. Да что там кривить душой, он просто не получился! Справившись со смущением, юноша вновь шлепнул Лену по другой половинке. Теперь получилось получше – девочка дернулась, а на нежной коже ее попки отпечатался отчетливый след ладони. Крики не прекращались и их, вероятно, отчетливо слышали все, находящиеся в соседней спальне. Впрочем, Петя был уверен, что девчонки, ожидающие наказания, не лежат в кроватях, а подслушивают под дверью.

Отвесив Лене десяток полновесных шлепков и полюбовавшись ее покрасневшим задиком, юноша опустил руку. Полежав на столе еще несколько секунд, девочка выпрямилась и выжидательно посмотрела на Петю. Он заметил, что, поглощенная ощущениями в другой части тела, Лена забыла про отсутствие трусиков и уже не прикрывает небольшой светлый треугольничек волос внизу плоского девичьего живота.

– Ладно, ступай. – сказал Петя, с трудом оторвав глаза от этого нового для него зрелища, и добавил, повысив голос: – имей в виду, последний раз тебя прощаю!

Девчонка, подняв голову, неожиданно прошептала:

– И не так уж больно было! – и, на мгновение показав Пете язык, выбежала из комнаты, прихватив по дороге вещи.

Петя, почему-то, даже не рассердился на эту дерзость, а только, усмехнувшись, с видом умудренного жизнью взрослого, покачал головой: «Ну и егоза!»

В дверь, между тем уже стучались робкие девичьи пальчики. Получив разрешение, очередная жертва вошла в комнату. Этой, совсем голой, девчонке пришлось труднее: чтобы скрыть свои прелести от нескромных взглядов вожатого, она, в извечном женском жесте стыдливости, одной рукой обхватила грудь, а другой прикрыла низ живота.

Петя посмотрел на часы – до конца тихого часа оставалось двадцать минут. Он понял, что не успеет разобраться с этими двумя девчонками, а, тем более, еще и с вероятной зачинщицей за это время. Решив поговорить по-хорошему и, если возможно, простить преступниц, он жестом велел девчонке отойти от дверей на середину комнаты. Та поспешно повиновалась. Петя вышел из-за стола и быстрым движением открыл дверь в спальню. Увиденное его не обрадовала... Последняя из трех наказанных девчонок подслушивала, едва успев отскочить от открывшейся двери, а большинство остальных сгрудились у кровати лежавшей ничком Лены, рассматривая ее отшлепанную попу. Появление вожатого заставило их разбежаться по кроватям.

– Понятно! – громко сказал Петя, порядком разозлившись: – Вы, я вижу, нуждаетесь в других мерах...

Решив в ближайшее же время придумать эти «меры», он приглашающим жестом направил в свою комнату оставшуюся жертву. Теперь уже две девчонки сгорали от стыда под его пристальным взглядом. Прощать их, Петя однако уже не собирался...

– Так... Хотел я вас простить, но теперь передумал. Благодарите своих подружек...

– А может, все-таки... – робко спросила одна из наказанных.

– Мы больше не будем... – поддержала ее вторая.

– Не будете, не будете, – подтвердил Петя, – после этой порки точно не будете...

Поняв, что порки избежать не удастся, девчонки пустили в ход последнее оружие: из их глазок дружно покатились слезы. Это немного поколебало суровость вожатого, но он все же решил довести наказание до конца. Посмотрев на часы, он сказал:

– Ступайте сейчас на аллею и наломайте прутьев. И поторопитесь – до конца тихого часа осталось всего пятнадцать минут. Не успеете – мальчишки из своей спальни выйдут...

– А можно нам одеться? – заикнулась одна девчонка.

– Нет. – отрезал вожатый.

Потоптавшись немного, девочки дружно повернулись и, сверкнув белыми, незагоревшими попками, бросились за прутьями. Петя пошел за ними.

Девчонки ломали прутья с лихорадочной быстротой, боясь попасться кому-то на глаза. Петя, однако, увидел, что в окне мальчишечьей спальни появилось чье-то лицо. Открыв рот от увиденного, мальчишка что-то крикнул. Через несколько секунд в окнах торчали головы, наверное, всех обитателей спальни. Девчонки тоже увидели нежеланных зрителей и, роняя по пути прутья, рванулись в дверь. изо всех сил отворачивая лица от окон.

Злость у Пети почти прошла и, представив себе, какой стыд испытали сейчас несчастные жертвы, он опять решил простить их. Простить, но напугать – подумал он через несколько секунд. Он велел провинившимся повернуться к нему спиной и нагнуться. Полностью деморализованные девчонки покорно подчинились. Петя подошел поближе и, присмотревшись, вдруг отчетливо увидел на одной из попок еле заметные рубцы. «Неужели и ее пороли?» – подумал юноша, сразу вспомнив исполосованный зад Лиды и решил поговорить с этой девочкой попозже.

Взяв в руки прутья, Петя несколько раз взмахнул ими в воздухе. От каждого звука девчачьи ягодицы судорожно сжимались, ожидая удара. Трясущиеся мелкой дрожью то ли от страха, то ли от стыда, то ли от холода девочки явно были напуганы сверх всякой меры и вожатый решил закончить экзекуцию. Да и время тихого часа истекло. Звонко шлепнув по покорно выставленным попам, он велел девчонкам забрать свои вещи и одеваться. Не чаявшие отделаться так легко, враз повеселевшие преступницы рванулись к шкафу, забыв о всяком стыде. Глядя на торчащие из шкафа задики, Петя подумал, что поступил правильно, не исполосовав их розгой. Через несколько секунд в его голову, впрочем, пришла и другая мысль: «Еще успеется...».

Сигнал, возвещавший окончание тихого часа, застал девчонок в дверях. Одна из них, та, на чьей попе были рубцы, пропустив подругу вперед, обернулась и еле слышно прошептала:

– Спасибо! – и тут же, смутившись своего порыва, захлопнула дверь.

Вечер. Саша.

Уф, первый день почти кончился... Осталось моих бандитов уложить и можно отдохнуть. Дурдом! За целый день с Петькой едва парой слов перекинулись. Не считая, конечно, «деловых» разговоров. Интересно, что это он в тихий час у себя устроил? Я задремала, вдруг слышу шум у мальчишек в спальне. Выскочила – они все к окнам прилипли. Я их оттуда с трудом отодрала, смотрю: две голые девчонки к дверям бегут, а за ними Петя так гордо шествует. Типа, начальник...

Я на своих наорала и перепороть всех пообещала. Потом, впрочем, смягчилась и сказала так: «Не делайте, чтобы мне плохо было, тогда и вам будет хорошо. А если на меня директор наедет – пеняйте на себя, пощады не будет!». Вроде, поняли, только Вовка Пятаков волком смотрит... Да ладно, успокоится.

Вот интересно: на совещании днем дир начал талдычить насчет чистоты, что мы как бы должны следить, чтобы все чистые были, мылись, белье меняли... Что же мне – в душевую им заглядывать или трусы нюхать? Мальчишки вообще известные грязнули, они трусы, говорят, по три-четыре дня не меняют, а уж носки... Нет, тут шеф чего-то не додумал...

Все, отбой трубят. Пора своих в постели загонять.

После отбоя. Петя.

Удивительно быстро мои девки заснули. Или опять притворяются? Через полчасика проверю. Хотя, может, просто намотались за день и свалились? Вполне можно умотаться, я сам полчасика посижу с Сашкой и отвалюсь. Столько впечатлений! Этих несчастные попы все вспоминаются. Нет, правильно, что я их пороть не стал! После тихого часа я собрал девчонок и говорю им: «Я не собираюсь вас истязать, но буду требовать порядка. Нам бы лучше дружить и не делать плохо друг другу. Ну, а не захотите дружить – вам же хуже будет.» Вроде поняли. Мы с ними в игровой зал сходили. Классно оборудован! Пентиумы стоят и сеть сделана. Я им «Дум» запустил в сети – радости было... Не думал, что девчонки любят такие игры. Однако, меня они чуть не сделали, с трудом отбился.

Завтра надо бы спросить у Лены, что обо мне говорят, да и с зачинщицей, Наташей, разобраться, уж больно презрительно она ко всему относится – я, мол, и не такое видала. Обломаем... Дружок мой, перестоявши сегодня, болит, аж сил нет. Что-то делать надо, я так долго не продержусь...

Вот и Саша идет, пойду с ней посижу на озере.

– – – *** – – –

Все, засыпаю... Хорошо так посидели с Сашей. Я ей рассказал о тихом часе (не все, конечно; как у меня стоял, рассказывать не стал), она сказала. что я сделал все правильно, хотя девчонок можно было бы выпороть и посильнее. Странно, раньше я в ней жестокости не замечал, хотя, если вспомнить тот злосчастный день... Впрочем, она меня потом так нежно жалела. Ну ладно, потом обдумаю.

Сидим мы с ней, разговариваем, а у меня одна мысль: рука у нее на плече лежит, как бы ее опустить пониже? А вдруг обидится? И тут она говорит: «Холодно что-то...» и сама подлезает под мою руку, так, что ладонь оказывается почти на груди. Ну, где почти, там и совсем. Я кладу вторую руку ей на коленку – не протестует, продвигаюсь выше – она: «Не надо, Петенька...», но руку не убирает. И тут на меня нашло что-то – начал я ее целовать, вначале в щечку, потом и в губы. А она отвечает, сама меня обнимает. В общем, едва оторвались друг от друга. Вспомнили, что шеф обещал корпуса обойти и побежали. Не хватало еще попасться! Но все обошлось.

Дружок опять шевелится... Сейчас я его поглажу... Саша... Сашенька ты моя хорошая...

Утро. Саша.

Ох, как спать хочется! А вставать надо: до подъема десять минут, а еще и самой пописать да умыться надо успеть. Проснулась и сразу вчерашний вечер вспомнила, озеро, Петю... Сладко об этом думать... Нет, все, встаю, встаю, встаю...

Мальчишки мои спят так крепко. Такие все во сне тихие. Ничего, скоро проснутся и тогда начнется... А почему это у многих простыни пониже живота приподняты? А..., как это я сразу не догадалась! Надо же! Мелкие, а под мужчин косят... Никогда не думала, что у них такое по утрам.

А беспорядок какой! Вчера, как спать ложились, так все и побросали все вперемешку! Ну, я им устрою! Сначала предупрежу, конечно...

Ну вот, помылась и пободрее стала. Сейчас этим бандитам физзарядку устрою. До седьмого пота. А ну-ка, подъем! Хватит спать! Сигнал уже был? Был! Так, простыню с него... Ах, ты еще брыкаться? Вот я сейчас в комнату за прутиком схожу – попляшете у меня!

Так, наконец, вроде всех подняла... Ну, а ты куда? Типа, умывался уже, говоришь? Уши покажи! Иди еще раз попробуй... А ты? Мыло с шеи кто будет смывать? Ты посмотри на этого – с электробритвой, как большой... Мальчик, что тебе там брить? Ладно, ладно, вижу даже без лупы, не обижайся...

Так, дорогие мои, а трусики вы поменяли? Носки чистые одели? А то ведь я и проверить могу... Как это «они еще чистые»? Ты когда их одел? Ах, только позавчера? Ну-ну... Кто вам их стирать будет? Ну, не я, конечно! Сами будете! Не умеете? Научу, дело простое...

Всё, выходим все дружно на аллею строиться! Все на месте? Раз, два, ..., десять. Все. И побежали, побежали! Не отставать!

Зарядка. Петя.

Спасибо Сашке, Сашеньке, а то я бы сейчас точно влип... А дело было так:

Вроде и лег поздно и устал вчера, а проснулся – до подъема еще минут тридцать. Ну, что делать? Засыпать опять уже не стоит, лежать – мысли всякие грешные в голову лезут, Саша вспоминается, девчонки вчерашние голенькие... Решил встать.

Вышел в девчачью спальню, а там... Картинка маслом, как любит мой дядька говорить. Спят девчата, сопят во все дырочки, разметались во сне, посбрасывали простыни. А некоторые дурехи улеглись спать как у себя дома – в одних ночнушках, без трусиков. И все их прелести теперь наружу. Я даже смотреть не стал – неудобно как-то, как будто за младшей сестрой подглядываю. Вот если бы Сашку или там Ритку увидеть в таком виде и в такой позе, я бы все глаза проглядел, а тут – начал укрывать их простынями осторожно, чтобы не разбудить. Подошел к кровати вчерашней, той, у которой вроде полосы на заднице были (она еще мне «Спасибо» сказала), Таня ее зовут, Таня Мухина – спит, свернулась в калачик, замерзла под открытым окном, видно, а попка из-под простынки высунулась. Эта, правда трусики не сняла, а что пользы? Они ей в попу забились и полосы на коже видны отчетливо. Укрыл я ее и решил сегодня уж точно с ней поговорить: кто это ее воспитывал? Только как подойти к этому разговору? Не спросишь же прямо: «У тебя полосы на заднице. Кто это тебя?». Надо что-то придумать.

Ладно, я умылся, а там и подъем, горн из всех репродукторов. До чего все же сигнал противный! Я чуток у дверей спальни подождал – неудобно все же входить, девчонки, только со сна, им одеться надо. Слышу, однако, тишина полная, никакого шевеления. Захожу – точно, хоть бы одна встала! Некоторые подушками понакрывались, чтобы, значит, горн им не мешал спать, а некоторые и вообще не слышат ничего, продолжают спокойно спать. Заорал: «Подъем!» – ноль эмоций. Пришлось стягивать простыни и одеяла и шлепать по попкам без разбору, голая там или одетая. Поднял всех, умываться погнал. Шеф вчера особо приказывал за их гигиеной следить, ну, да девчонки обычно чистоплотные, сами справятся...

Построил на зарядку, там и Саша своих выгнала, побежали дружно к озеру. Только прибежали – ко мне Сашка подходит и говорит: «У меня одного уже нет – сбежал где-то по дороге! Ты своих посмотри, все ли?». Смотрю, а у меня двоих нет! Той самой Тани и еще одной, Наташи-«зачинщицы». Вот дряннушки, а? Опять ведь придется сегодня наказывать! Сами нарываются! Расстроился я, а Саша мне все талдычит: «Надо директору сказать, прямо сейчас, а то вдруг он их поймает – нам же достанется!». Договорились, что Саша зарядку закончит, а я пойду к директору и по пути поищу наших беглецов. Спросил фамилию ее отсутствующего и рванул к директору. По пути осмотрел все кусты – нет никого, как корова языком слизала!

Захожу в кабинет – директор уже там. Смотрит на меня, чего, мол, надо? Я ему – так и так, убыль в рядах наблюдается. А он заулыбался вдруг, встает и открывает дверь в соседнюю комнату. Смотрю, а там мои девки сидят, головки понурили, а с ними еще человек десять мальчишек и девчонок.

– Молодцы вы с Сашей! – говорит мне шеф, – если бы не пришли за ними, с вами разбираться бы пришлось. А так, забирай своих бандитов и в отряд. Только сами пока не наказывайте. До обеда, по крайней мере...

Я их забрал. Они обрадовались, решили, что раз директор отпустил, то уже все, гроза миновала... А я думаю – нет. Не прост он, ох, не прост!

День. Кабинет директора.

По распорядку дня за час до обеда у обитателей лагеря было свободной время, в которое они могли заниматься чем хотели – загорать, играть, читать... Этот период и выбрал для ежедневных совещаний директор. За порядком в лагере следила дежурная пара воспитателей, а все остальные сидели на стульях, расставленных вдоль стен просторного директорского кабинета. Из-за очень жаркого дня все присутствующие были одеты максимально легко.

– Но уж вот этот случай я прощать не собираюсь! Катя, где ты была во время зарядки?

Поднялась невысокая пухленькая девушка с короткими, слегка вьющимися черными волосами. Поправив большие очки, она смущенно ответила:

– Извините, Александр Степанович, проспала...

– Проспала? А напарник твой, Сергей, что же тебя не разбудил? Сергей!

Рядом с Катей встал темноволосый юноша среднего роста в джинсовых шортах и майке:

– Да как-то жалко ее стало... Дай, думаю поспит в первый день...

– Ну, ладно... А почему у тебя целых пять человек на зарядке отсутствовало, а ты этого и не заметил, пока я не спросил?

– Не уследил...

– Не уследил? Потому и не уследил, что напарница спала, а ты всеми сразу руководить пытался!

– Простите, Александр Степанович, последний раз такое... – хором сказали юноша и девушка.

– Да уж нет, не прощу... – проговорил директор, вынимая из стола уже известный всем ремень: – Значит, так: тебе, Катерина, пятнадцать горячих за здоровый сон, а тебе, Сергей, уж извини, десять за то, что, лентяйку пожалел, и еще пятнадцать – за то, что за дело взялся, а сделать, как следует, не смог...

Катя покраснела, Сергей открыл было рот, желая что-то сказать, но передумал...

– Только вот что, ребятушки, – продолжил директор, – пороть всех вас самому мне что-то лень, да и рука побаливает – вчера в волейбол играл и потянул. Я бы это дело дежурным поручил, так оно и будет в будущем, но нет их сегодня... Придется вам, голубки, самообслуживанием заняться...

– Как самообслуживанием? – опять хором спросили провинившиеся.

Кое-кто из присутствующих усмехнулся, видя такое трогательное единство. Жестом призвав к тишине, директор, теперь уже откровенно издеваясь, объяснил:

– Да нет, разгильдяи, не так, как вы подумали... Просто Сергей всыпет ее порцию Катеньке, а потом уж и она его приласкает... И не вздумайте отказываться! – голос директора внезапно утратил елейность: – Коли меня вынудите вами заняться, каждому раза в два больше достанется. Так что, Катерина, красавица, прошу! Ты юбчонку-то подними, а трусики, если они у тебя есть, наоборот, спусти. А потом сюда, на ковер, на четвереньки. Вот и место посредине свободно...

Губы у Кати задрожали. Медленными шагами она пошла на середину комнаты, к месту своего позора. Внезапно, Сергей, сорвавшись с места, подскочил к директорскому столу:

– Вы, Вы не имеете права! Мы отказываемся!

– Имею, дружок, имею... И запомни, парень! – голос директора загремел: – Запомни, что на ближайшие три недели я для тебя царь и бог! Я имею право на все!

– А на что не имею, – добавил директор, успокаиваясь, – то я и сам делать не буду. И имей в виду, ты своими пререканиями не себе хуже делаешь, ей! – директор мотнул головой в сторону стоящей посреди комнаты, безвольно опустив руки, Кати: – Вот ты взвился и ей лишний удар уже заработал... Еще поговоришь – пяток наберется. Так что бери ремень и помоги девушке раздеться, коли уж она сама не может...

Утративший свой пыл Сергей, поколебавшись, взял ремень и повернулся к Кате. Та, глядя на него расширившимися от ужаса глазами, замотала головой:

– Нет, нет, только не по голому телу!

– Красавица, – обратился к ней директор, – или ты не поняла чего? Или специально удары парню своему зарабатываешь? Ладно, будем считать, что ты просто ошиблась, а то ему и так уже достаточно...

– Ты дело-то свое делай, – подогнал директор Сергея, – уже и обед скоро, а мы тут разговоры разговариваем.

Тем временем Катя, справившись с собой, неловким движением стащила из-под юбки узкие черные трусики и быстрым движением, как будто ей подрубили колени, опустилась на четвереньки, беспомощно глядя исподлобья на подходящего к ней юношу с ремнем в руке. Ее коротенькая юбка задралась, открывая пухленькие ягодицы с отчетливой границей незагоревшей кожи.

Широко расставив ноги, Сергей стал над Катей и поднял глаза на директора, все еще надеясь, что тот отменит наказание.

– Может, лучше мне побольше, а ей поменьше? – внезапно спросил юноша.

– Да нет уж, пусть каждому свое достанется. – усмехнулся в ответ директор: – А ты, парень, молодец, вот это – мужской вопрос... Но не будем отвлекаться... Ты ей юбку повыше подними и начинай. И, кстати, забыл предупредить: будешь сачковать, бить слабо – опять же ей хуже сделаешь: за слабый удар я ей три набавлю, а тебе всего лишь один.

Катя стояла в унизительной позе и ей казалось, что ее попа дымилась под пристальными чужими взглядами. Дернул же ее черт поспать сегодня... А все Сергей, внезапно разозлилась она. «Спи, спи... Я все сам сделаю...» Как вчера под юбку лезть, так там он, конечно, все сам сделал, а здесь не смог! Растяпа!

Катя почувствовала на своей пояснице свежее дуновение воздуха – это Сергей закинул подол юбки ей на спину, и в следующий момент ее ягодицы обжег резкий удар ремня. Девушка невольно сжалась. За первым ударом сразу же последовал второй, третий... Катя из всех сил сжимала зубы, чтобы не закричать... Только последний, шестнадцатый удар выжал из нее негромкий стон.

Наказание закончилось и тиски мужских колен, не дававшие Кате пошевелиться, ослабли. Сдерживаясь, чтобы не заплакать, она поднялась на ноги и, подтянув трусики, одернула юбку. Попа горела невыносимо и Катя все время сдерживала в себе желание потереть ее и этим хоть чуть-чуть уменьшить боль.

«Ну, погоди, растяпа! – со злостью подумала она, глядя на Сергея: – сейчас и тебе достанется!» Резко повернувшись, девушка почти вырвала ремень из мужских пальцев. Сергей, гордо подняв голову и всем своим видом показывая, что предстоящее наказание его абсолютно не пугает, стал расстегивать свой пояс. Катя обратила внимание, что низ его шорт оттопырен до предела. «Ах, тебе понравилось пороть меня? – подумала она со злостью: – Посмотрим, как тебе понравится самому быть выпоротым!»

Справившись с ремнем, Сергей слегка приспустил шорты сзади, открыв поджарый юношеский зад и остановился, очевидно, не зная, какую позу ему принять. «Нет уж!» – подумала Катя: – «Одной попой не обойдешься!». Одним движением девушка сдернула шорты у не ожидавшего такого подвоха Сергея до колен. Его напряженное мужское достоинство, вырвавшись на свободу, оттопырилось и застыло почти горизонтально. Юноша поспешно согнулся, обеими руками прикрывая низ живота. Его лицо покраснело. Рита негромко хихикнула и хотела что-то сказать, но сидящая рядом с ней Саша толкнула ее локтем в бок и девушка замолчала.

Катя и сама не понимала, почему она накинулась на Сергея с таким ожесточением. Они были знакомы давно, задолго до лагеря, а последние полгода встречались чуть ли не каждый день. Друзья, смеясь, называли их «сладкой парочкой» и прочили брак после окончания школы. Как не странно, но их интимные отношения при этом не пошли дальше объятий и поцелуев. Правда, в последнее время, Катя позволяла Сергею раздевать себя и буквально млела от удовольствия, когда его сильные руки касались ее обнаженной груди, спускались ниже, ласково тискали ягодицы. Сергей относился к Кате очень бережно и всегда послушно убирал руки, когда девушке начинало казаться, что он заходит слишком далеко.

Девушка подошла к красному, старающемуся ни на кого не смотреть, Сергею, и подтолкнула его к столу директора. Юноша покорно лег на него животом и, повернув голову, посмотрел на Катю. Ее поразило выражение вины и какой-то беспомощности во взгляде юноши. «А ведь он больше меня переживает все случившееся...» – поняла Катя и почувствовала, что ее злость начинает проходить.

– Ну, давай, давай! – подогнал остановившуюся в нерешительности девушку директор.

Та, как будто очнувшись от сна, поспешно взмахнула ремнем. Сергей изо всех сил сжал зубы и вцепился пальцами в край стола, решив ни за что на свете не выдать своих чувств хотя бы одним движением. Он тоже был удивлен тем, что Катя, его нежная и любимая Катя так грубо накинулась на него, но считал это расплатой за то, что он почти предал ее, подчинившись директору...

Удары были довольно сильны и Сергею пришлось мобилизовать все свои силы, чтобы не дергаться и не стонать от обжигающих прикосновений ремня. Равномерно стегая Сергея ремнем, Катя уже не со злостью, а с жалостью смотрела на его покрасневшую, покрытую быстро вспухающими рубцами кожу. Больше всего ей сейчас хотелось опуститься на колени и поцеловать эту иссеченную ее же руками попу, хотя еще вчера мысль о целовании этого места у мужчины не вызвала бы у нее ничего, кроме смеха.

Отсчитав, наконец, положенное число ударов, Катя уронила ремень на пол и, не в силах больше сопротивляться охватившему ее чувству жалости, подошла к Сергею и нежно погладила его по голове. Эта ласка вызвала у юноши совершенно неожиданную реакцию – в его глазах показались слезы. Чтобы не показать присутствующим такой постыдной, по его мнению, слабости, он поспешно распрямился и начал приводить в порядок свою одежду.

Наблюдавший за всем происходящим директор, заметив и ласку Кати и слезы, выступившие в глазах юноши, понял, что их связывают не только партнерские отношения. Жалея в глубине души о затеянном представлении (одно дело – заставить пороть друг друга просто знакомых и совсем другое – влюбленных...) и не зная пока, как исправить свою ошибку, он неожиданно мягко сказал:

Катя с Сергеем пробрались на свое место. Помолчав еще несколько секунд, директор продолжил совещание:

– Теперь – относительно тех, кто сбежал с зарядки. Отправите их сегодня вместо купания на спортплощадку. А вы, – он посмотрел на Катю с Сергеем, – хотя нет, вам уже достаточно... Дежурная пара позанимается с ними часок физзарядкой. Будете вести отряды на купание – ведите мимо спортплощадки. Думаю, это отобьет у всех охоту прятаться по кустам. Больше наказывать этих прогульщиков не стоит...

– Разве что, вот им можно. – директор мотнул головой в сторону Кати и Сергея: – За все понесенные обиды... Да и то, слишком усердствовать не надо. Ясно?

Юноша и девушка дружно кивнули головами.

– Ну, тогда все. Вопросы есть? Все свободны.

Вечер. Петя.

Ладно, раз директор велел – не буду трогать беглянок. Да и не особо хочется, честно говоря. Все мысли о том, как бы побыстрее уложить всех и с Сашенькой на озеро сбежать. Интересно, она тоже этого ждет или скажет мне сегодня: «Ты что это, Петенька? Мало ли что вчера было?» С девчонок такое станется, хотя вроде, Саша не такая... Так она вчера самозабвенно целовалась...

Девчушки

Три рассказа

1. СОНЕЧКА

В нашем дворе девчонок всегда было больше, чем мальчишек. Особенно мы это почувствовали, когда к бабушке в другой подъезд приехала откуда-то, кажется, из Пензы, не в меру активная внучка Сонечка. Родители «подкинули» ее, намереваясь завербоваться года на три в Никарагуа: отец был врачом, а мать преподавала и знала в совершенстве испанский и французский.

Сонечка была совершенно непохожа на остальных. Она была полненькой, розовой, а главное - совершенно неугомонной. Казалось, она вообще не устает. Всех Соня поучала, всем давала указания, везде лезла попробовать сама, а потом качала головой, подражая каким-то взрослым - видимо, своим родителям.

О, как же вы глупы, господа! - говорила она театральным тоном и литературным языком, а потом вдруг сбивалась на школьный жаргон. - За вечер что, нельзя было из дидактического материала «контрошу» списать на шпору, а на матике только переписать?

Да ладно, писать еще чего-то, - отмахивался ее сосед по парте, Олег.

Вы ленивы, друг мой, - опять пела Соня. - Вас надо привязать к дивану, штаны спустивши...

Через некоторое время ее «зацикленность» на желательном применении порки (по делу и без дела) была замечена в классе. Олька по прозвищу Хлопушка решила подразниться:

Сонь, а тебя саму-то часто по попе лупят?

Меня-то бабушка не наказывает, - отвергла подозрения Соня. - А вот мама и папа знают, как воспитывать, только они за границу уехали. Но я памятливая, я все по-о-о-омню...

А как надо воспитывать?

Ну вот мама сказала тебе сходить в магазин до закрытия, а ты не пошла, - стала увлеченно приводить примеры девочка. - Тогда тебя надо поставить к столу и положить животом на него. Взять веревочку и помочить ее. И если этой веревочкой настегать тебе больно по голой попе, то ты встанешь и сразу побежишь в магазин.

А Юрку папа дома ремнем порет, - поддержала разговор главная выскочка в их классе, Маргарита.

Так... - сказала Соня уморительно деловым тоном. - Значит, с Юркой дружить можно, он хорошо воспитан...

Девчонки дружно засмеялись над таким выводом.

Пока она поучала всех в школе, ей сходило это с рук. Но через какое-то время поклонница телесных наказаний развернула агитацию дома.

Бабуль, - возмущалась она. - Почему это ты никогда не смотришь мой дневник, не ругаешься, не грозишь меня выпороть?

Да разве я с тобой справлюсь, милая моя? - удивлялась старуха. - Я уж стара стала, а в дневниках и раньше ничего не понимала.

Да ты что!... Я же сама должна трусы снимать и на диван ложиться! А ты хоть бы позаботилась о моем воспитании, а то мама с папой приедут и тебе покажут, как внучку бросать без присмотра! А если я курить начну?...

О-ох, - вздыхала бабушка.

Наконец Соня решила претворить теорию в практику. Когда на перемене Андрюшка, мальчишка из их класса, стал донимать девчонок, пуляя в них кусочками фольги, Сонечка поймала его через парту, схватила обеими руками и потянула на себя. Перегнувшись через стол, пацаненок прекрасно выставил свои обтянутые штанами ягодицы - и девочка это заметила.

Таня, Оксана! - завопила она. - Возьмите кто-нибудь линейку и надерите ему по заднице!

Девочки хохотали, но не решались. Тогда наша героиня решила отшлепать проказника сама, отпустила одну руку и раза три ударила ей по штанам. Тут и Андрюшка вырвался, вцепился в ее запястья, началась настоящая драка. Соня стала лягаться, опрокинула цветы, дерущиеся рассыпали мел... За этим занятием их и застала учительница природоведения.

Прекратите сейчас же! В угол поставлю! Замечание запишу! - закричала она, а потом, заметив, что Андрею досталось больше, добавила: - А тебе, Соня, стыдно, ты же девочка!

В общем, классная руководительница записала ей все это в дневник, а потом попросила привести маму или папу.

Нету мамы с папой, - сообщила Соня. - Уехали из города.

А с кем ты живешь?

С бабушкой.

Пускай бабушка придет.

А у нее ноги больные, Тамара Александровна.

Тогда я сама к ней схожу.

После визита учительницы бабушка, приняв решение, стала кряхтеть и одеваться. На улице она нарвала хороших прутьев, выбирая их подлиннее, не короче чем в метр, а затем показала вернувшейся домой с прогулки внучке.

Ложись на диван, Сонька, - последовал приказ, - я тебя веревкой привяжу, а то вскочишь. У меня твоя учительница была, просила принимать меры. Ложись, сейчас я меры принимать буду...

Девочка, покраснев, улеглась с таким волнением, что не ясно было даже, боится она или ей это нравится. Привязывала старушка долго, путаясь в узлах. А потом через открытую балконную дверь стали слышны хлопки прутьев по телу и визг Сонечки. Сперва визг был каким-то фальшивым, но минут через пять

Наказание не осталось тайной. Назавтра в школе подружки спросили:

Ну, как тебя вчера воспитывали?

Как надо, - отрезала девчонка и поспешила закрыть тему. С тех пор она примерно на год перестала с увлечением расхваливать всем и во всех ситуациях чудесные свойства порки как воспитательного процесса...

Когда я шел в гости к Анюте, я еще не знал, что мне придется бороться за права человека. Когда я от нее ушел, выяснилось, что борьбы не требуется - она была в данном случае так же абсурдна, как помощь алкоголикам путем прекращения выпуска водки.

На дворе стоял август 1989 года. Я вернулся из армии обратно в свой город, оповестил родной институт (забрали меня после первого курса, вернули на второй) и отправился по прежним однокурсникам и однокурсницам, ушедшим в учебе далеко вперед. Аня жила недалеко, так что не посетить ее было как-то неловко. Решимости мне придала коробка мармелада в шоколаде, найденная в продуктовом магазине.

Меня встретили у порога. Она была совсем не накрашенная, растрепанная, заспанная - в таком заношенном и застиранном коротком халатике, что он просвечивал. Я стал вспоминать, не был ли я в нее влюблен до армии, то есть не нужно ли сейчас говорить что-нибудь этакое... Ничего не вспоминалось.

А я еще не проснулась, - сладко потянулась Анюта, - а то я в ночь работала, а завтра надо идти в день. Зато потом три выходных.

Мы сели на кухне пить чай с мармеладом, а попутно взялись за обсуждение всех общих знакомых. Я смотрел на ее круглое приветливое лицо, на полненькие коленки и думал, что до армии многого в жизни не замечал. Во время нашей беседы кто-то и начал впервые скрестись в какую-то дверь.

Тихо! Крысы, - поднял я палец.

Да нет, это не крысы, какие крысы на пятом этаже, - отмахнулась девушка и крикнула в коридор: - Сейчас же замолчи! Сесть!

Собака? - удивился я.

Да нет, брат двоюродный.

Где-то снова жалобно поскреблись, Аня не выдержала и снова крикнула:

Рано выходить, рано! Сиди и думай о своем поведении.

Куда ты его посадила, в туалет, что ли? - осведомился я.

Да нет, буду я еще таким сопляком туалет занимать. В кладовке сидит, среди голых стен и на картошке.

Давай, Аня, давай, выпускай... - решил я показать себя борцом за честь и достоинство. - За что ты его?

За большое нахальство. Открыла сегодня утром его книжку, а там - календарик с женщиной. Женщина в таком прозрачном платье, с грудищами, как положено. Это бы фик с ним, но он за этот календарик пистолет водяной променял, ну такой, за девять рублей!

Ладно, Ань, - стал убеждать я, - выпусти ты его, пускай с нами чай пить садится... - и минуты за три все-таки уговорил. Девушка пересмотрела свою педагогическую тактику и открыла шпингалет кладовочной двери:

Выходи, одевайся.

Из темноты, щурясь, вышел мальчик лет восьми или девяти (довольно миленький, как с картинки, блондинчик) одетый только в короткую маечку и сверкающий розовыми голыми ягодицами. Розовый цвет был обусловлен полутора десятками узких полосок на коже, так что я понял: сидение в кладовке было только завершением наказания. Он посмотрел на меня, и сказав «Здравствуйте», подошел к сестре. Аня подала ему руку, он ее осторожно поцеловал и сказал серьезно:

Спасибо.

Аня направила его в маленькую комнату. Через минуту он вышел в тренировочных штанишках. Звали мальчика Сережа, мы познакомились и вместе сели за стол. Он сидел с бокалом чая и осторожно его отхлебывал.

А чего ты мармелад не ешь? - спросил я.

А мне нельзя, - сообщил он. - Я же его не заслужил. Если я заслужу сладкое, то тетя Аня мне дает вечером конфетку или шоколадку.

А почему не заслужил-то?

Я сегодня провинился, - вздохнул Сережа.

Ну... пистолет на календарик сменял.

Аня вмешалась в наш разговор:

А расскажи, чем тебе так этот календарик понравился?

Я так бо-о-ольше не бу-у-уду... - затянул мальчик, почувствовав в ее словах подвох. «Ага, стерва, - подумал я, - затерроризировала бедного мальчишку. Надо бы с ней самой провести воспитательную работу.» Вслух же я спросил:

И часто тебя тетя Аня так наказывает?

Сейчас я провиняюсь редко, - охотно заметил воспитанник. - А раньше, когда я еще не умел себя вести, тогда часто.

Мама сказала: «Тетя Аня тебя выдрессирует, как собачку в цирке», - без запинки отбарабанил мальчик.

А ты дрессировке поддаешься? - пошутил я.

Ну, это... я сначала не знал, как себя вести... ну, и сначала тетя Аня меня учила с Учителем...

С каким учителем? - удивился я.

Ну, Учителем, - виновато улыбнулся Сережка. Девушка поглядела на него, на меня, а когда выяснила, что я ничего не понял, приказала братишке:

Принеси Учитель.

Мальчик сбегал в свою комнату и вернулся, держа в руке узенький мягкий ремешок, примерно такой, на каком носят через плечо фотоаппарат.

Вот Учитель, - сказал он.

Так-так, - сказал я Анюте, - а ты помнишь статью «Истязания» в Уголовном кодексе?

Какая статья! Какие истязания! - возмутилась воспитательница, орудуя массажной щеткой по копне волос. - Да тетка его не узнает, когда вернется. Вежливый стал, послушный. Потолстел за лето, загорел... Сережка, помнишь, что было, когда ты кашу не доедал?

Тетя Аня меня это... стегала ремешком по голой попе.

И правда, подействовало? - спросила она.

Да-да, - заторопился Сережа. - И доедать стал, и вежливым...

А тебе больно было? - поинтересовался я.

Больно, - кивнул он. - Я это... когда с улицы приходил поздно, тетя Аня меня... скажет, чтобы я снимал штаны и трусы, больно накажет, а потом скажет идти в ванную купаться... Щиплет очень...

А когда тебя стегают, ты плачешь?

Ну это... не очень... - засмущался он.

Врет... Поет, как птичка, - засмеялась Аня. - А если бы не визжал, никакого воспитания не было бы.

Когда мама вернется? - спросил я.

Первого сентября.

Ну, это неделя осталась. Приедет, заберет тебя...

Я так в школу не хочу! - сказал вдруг мальчик. - Лучше тут.

Что, и жаловаться маме не будешь?

В это время из прихожей доносился разговор с детьми на лестничной площадке: «А Сережа выйдет?» - «Нет, ребята, не выйдет, он сегодня наказан и сидит взаперти».

Чего жаловаться, - сказал мальчик, по-взрослому вздохнув. - Попа только чешется, а так мы с тетей Аней гулять в кремль ходили, купаться на озера ходили, а когда она ночью дежурит, я телевизор ночью смотрю.

Вернулась Аня.

Рассказывает? - спросила она.

Рассказывает.

А рассказал, как я его на клетку попугайную сажала?

Нет, - заинтересовался я. - Сереж, расскажи.

Ну, это... - начал мальчик рассказ. - Мы в песок рыли, а тетя Аня на работу ушла, и вечером пришла, а у меня дверь захлопнулась. Мы с Ромкой весь день на улице были... Тетя Аня сказала, что я теперь буду сидеть, раз днем дома не сидел... Сняла мои штаны и посадила на клетку.

Ну да, голой попой на прутья, - поддакнула девушка. - А руки мой Сережка держал на голове. Видел бы ты, как ему прутики в попу впились! Так и заерзал, так и заерзал...

Ну, все, - встал я, - мармелад кончился, надо идти.

Мальчишку отправили в его комнату, а мы пошли к дверям.

Заходи в сентябре, - сказала Анюта, высовывая ножки из-под халата и как бы невзначай переминая в руках ремешок по имени Учитель. - Я тогда останусь с одной мамой, но ее вечно дома нет... Приходи.

Я стал немножко понимать. Игрушки просились в реальную жизнь, но мне почему-то противно было быть потенциальным объектом ее сладострастия.

Слушай, - сказал я тихо, запинаясь, - я мог бы прийти, но с одним условием... Я тебе в этом самом сентябре... За пацаненка... В общем, так по заднице твоим Учителем пройдусь, что колготки надеть будет больно!

Да? - разочарованно переспросила она. - А... а не наоборот?

Нет, - твердо сказал я.

Тогда лучше не приходи... - она замялась, халатик распахнулся, было почти видно левую грудь. - Я пробовала ремнем себе по ноге стегать, слишком больно. Пускай мальчишки такое терпят...

Погоди, дотерпятся, - пригрозил я. - До свидания.

Встретились мы снова и детально поговорили только через шесть лет. Она была замужем, но муж, мелкий предприниматель, был постоянно и капитально занят. Попили пива в баре. Я пригласил ее домой и показал на экране монитора файлы какого-то СDшника с эротическими картинками.

Смотри, а вот в этом каталоге садизм есть, - предложил я.

Да ну его!

Ты же вроде раньше такое любила...

Да ладно, - отмахнулась Аня. - Взрослые мы уже. Хватит играться. Какой садизм, какой мазохизм... Скажи лучше, постель расстилать?...

В общежитии педагогического института училась девушка Жанна. Родом она была из другой области, а к нам приехала, потому что на ее родине не было педвуза. Я не встречал других таких студенток, увлеченных не предметами, которые потом предстояло преподавать, а самим процессом преподавания. Единственная постоянная пятерка у нее была именно по педагогике. В остальном училась она так-сяк, а после тройки в какой-нибудь сессии признавалась:

Эх, домой, конечно, ехать не хочется с такой отметкой...

В общежитии она жила в двухместном номере 773, вместе с Ларисой (в просторечии - Лоркой) из Подмосковья. У последней часто спрашивали, какого черта она поехала поступать не в московский, а в провинциальный вуз - ответом была только загадочная улыбка. Дружила, правда, Жаннка больше все-таки с местной подружкой Олькой.

Я знал Ольку давно, с детства. Она практически все мне рассказывала, если только я хотел слушать. Меня заинтересовало, что за каждую тройку на экзаменах ее подружке, оказывается, попадает дома ремнем.

Она говорит, что отец ее «жучит», - пояснила Олька взаимоотношения Жаннки с родителями. - Ну, в общем, на физвоспитании она первые две недели после каникул не раздевается. Там у нее на ногах и на попе синие полоски.

Мой отец наполовину татарин, - рассказывала мне вскоре сама героиня, ничуть не смущаясь, - так что он говорит, что детей надо драть. Только вот я своих детей сечь буду умнее, мокрой веревкой, потому что от нее следов не остается. А этот дурной папаша такое ремнем на моей попке вытворяет, что показаться где-нибудь в приличном обществе стыдно...

Попка у Жанны была восхитительная - хорошей формы и такой упругости, которую я так и не имел счастья лицезреть в последующие годы. Курсе на третьем обладательница уникальной попки увлеклась танцами и стала даже выступать на каких-то самодеятельных концертах. Защелкали первые фотовспышки. У меня был знакомый фотолюбитель, которого она очаровала. Жаннке тоже до смерти понравилось фотографироваться. Через неполный месяц имел место первый поцелуй, а еще через неделю будущий педагог в юбке уже рылся в своих вещах, подыскивая наряды поэротичнее для грандиозного фотосеанса на квартире у Ольки. До полного ню там дело так и не дошло, но прикрывались девчонки буквально ниточками, а позы принимались самые смелые.

Хорошо, что меня запечатлели такую красивую, - сказал кто-то из присутствовавших моделей, когда кончилась пленка, - будет что потом вспомнить.

Слова оказались пророческими, особенно в отношении Жанны. Когда она в нашем сопровождении вернулась от Ольги, время было уже 23:45, а в фойе общежития ее ожидал неприятнейший сюрприз. Между двумя чемоданами на гостевом диване возле вахтера сидел лысый мужчина с орлиным носом и сухощавая женщина в сером шерстяном платье.

Так! - сказал мужчина. - А вот и наша дочь. Спасибо, что только в полночь, а не в два ночи...

Да она так частенько приходит, - поддакивала вахтерша. - Жаннка, тут приехали родители, говорят, что они твои... А я же не могу их без тебя пустить, я их в лицо-то не знаю. Вот уж сижу, телевизором их забавляю...

Что было потом, я знаю только со слов соседей по общежитию, так как мы быстренько ретировались - нам еще надо было добираться через весь город домой. Папа с мамой поднялись в 773-й номер, разбудили Лорку и попросили ничему не удивляться. Жанна, оправдываясь и хныча, тем не менее сразу же покорно стала раздеваться догола. Отец снял брючный ремень, а когда мамочка уселась лежащей в кровати дочери на ноги, подошел ближе и начал жестоко пороть ее обнаженную попу. Сперва Жаннка только, всхлипывая, ловила ртом воздух, потом стала визжать, а под конец пришлось держать ей и руки, кулаки которых непрерывно сжимались и разжимались от боли. Лариска бросилась было к двери:

Да что же вы делаете, я сейчас вахтершу позову!

Вахтерша на первом этаже уже спала. Девушка разбудила ее:

Елизавета Федоровна, вызывайте милицию! Там Жаннку лупят до крови!

Никого я звать не буду, - отрезала женщина. - Может, теперь, после этой науки, она не будет до полночи задерживаться, и я пораньше спать ложиться буду.

Вернувшись на седьмой этаж, Лорка застала высеченную студентку на полу, где она, жалобно скуля, укладывалась спать на матрасе. Спина, ягодицы и ляжки были «разрисованы» на славу. Надевать ночнушку Жанна не стала, только со стоном завернулась в одеяло. Кровать провинившейся оккупировала ее мама, а папа подался спать вниз, на диван в фойе.

Извините, девушка, - сказал он подружке дочери, вытирая свои лоб и лысину, - Жанна вам потом объяснит, что это все в порядке вещей, так что еще раз прошу, не удивляйтесь.

А мама в номере сказала, ложась спать:

С тобой все ясно. Обещаю, что приложу все усилия, чтобы к следующей сессии ты была уже замужем.

Жаннку и правда вскоре выдали замуж за какого-то неизвестного ни мне, ни ее подружкам парня из родного города. Парень остался жить там, а она снова вернулась к нам, никогда ничего про мужа не рассказывая. Доучиваясь последний курс, будущая учительница уже знала, что укатит от нас навсегда. Приятель-фотограф еще раза два пытался наведаться с коробкой конфет в номер 773, но эта новоиспеченная замужняя женщина его неумолимо выставляла с улыбкой и словами:

Ты не обижайся, но уж очень ты для меня несчастливый. Когда тебя увижу, мне такое вспоминается, что мне не до секса... А за фотки спасибо, там я еще такая беленькая, чистенькая...

В последний раз я ее видел в троллейбусе, когда она ехала на один из выпускных госэкзаменов. Жаннка была так умело накрашена и стояла в такой короткой юбке, что мне захотелось ее куда-нибудь пригласить после экзамена.

Не могу обещать, что пойду, - захихикала без пяти минут педагог. - Видишь, я ничего по этому предмету не знаю, так что просто буду экзаменатору на душу своими ножками давить. Если он меня куда-нибудь за «четверку» пригласит, ты уж не обижайся...

А чего же ты не учила-то ничего? - даже расстроился я от такого прямого ответа. - Раньше, вроде, папаши боялась.

Так я теперь замужем, - улыбнулась Жанна. - Папаша-то теперь совсем отпал. Не трогает... Да, папочку я боялась... Школу-то я вообще с серебряной медалью закончила. А муж меня сейчас не трогает. В общем, что говорить, - я выхожу. Пожелай «ни пуха»!

Так она и уехала через пару недель к своему неведомому мужу...

Я помню, мне лет пять, я лежу у бабки на коленях, а она секет тонкой вицей мою голую попку. Я плачу и визжу от боли и стыда, а мои младшие сестры смотрят на меня в приоткрытую дверь и тихонько хихикают в кулачок, чтобы бабка, увлекшись поркой, их не заметила и тоже не всыпала.
Вичка была тонкой, но злючей и кусачей. Она больно секла мою маленькую попу, и ее я запомнил надолго, как и батин ремень и дядины-тетины розги.

Матушка меня тоже порола, но порола редко и не так сильно как отец или его родственники. Порке она предпочитала слово, что было мучительно, но не так больно, как тети-дядино воспитание. Я даже не помню как и за что она наказывала меня, а вот как меня драли отцовские родственники помню очень хорошо. Они пороли быстро и сильно. Как делают не очень любимую работу, делать которую все-таки надо.
Тетя могла просто войти в комнату со сложенным ремнем в руке и негромко скомандовать:
- Спускай штаны и ложись!
Если я не выполнял ее приказ, она говорила:
- Выпороть - я тебя все равно выпорю! Только дам не тридцать, а все шестьдесят, и еще скажу Николаю, и он тебе вечером добавит! И получишь ты не одну порку, а три! Устраивает?
Конечно, меня это не устраивало, и я, плача и всхлипывая, заголял свой бедный зад и подставлял под очередную порку.
И хоть, как я уже говорил, порола она быстро, практически без пауз, но порола сильно. Ремень звонко шлепал по моей заднице, оставлял красно-синие полосы, заставляя меня ерзать животом по кровати, лавке или дивану (смотря, где меня разложили) и считать удары про себя.
Если кто-нибудь входил в этот момент в комнату (двоюродные сестры, родственники или тетины подружки), ничего не менялось, даже при подружках она начинала пороть сильней. Ей нравилось, что все считали ее женщиной сурового нрава, никому не дающей спуска.
Выпороть она могла в любой момент, в любую секунду, и наличие в доме посторонних этому не мешало. Наоборот, порка при чужих считалась чем-то особенным, чем-то, более выдающимся.
Дядя не отставал от тети, только он редко брал ремень в руки, предпочитая розги, которые я помню до сих пор.
Особенно мне запомнилась порка впрок.

Ну-ка, племяшь, поди сюда. Я тебя посеку немного.
- За..., за что?
- Было бы за что ты бы уже с голой поротой задницей по дому ходил! Тебя всегда есть за что сечь, а сегодня я тебя просто впорк высеку.
Все во мне похолодело - я понял, что это не шутка - ноги стали ватными и во рту резко пересохло.
- Пойдем-ка в сенки.
Мы вышли в сени, дядя развернул лавку, стоявшую у стены, и поставил ее поперек. Рядом в жестяной ванне мокли розги.
- Что встал? Спускай штаны и ложись.
Я всегда боялся порки, и всегда перед поркой силы для какого-либо сопротивления покидали меня, под розгами я мог кричать и требовать прекратить экзекуцию, и даже ругался матом, пока из меня не выбили этой привычки. Поэтому я молча расстегнул брюки, стянул их вместе с трусами и лег голым задом вверх. Дядя выбрал одну розгу из ванны и поглядывая на меня несколько раз резко взмахнул ей. От этого знакомого свистящего звука я вздрогнул и непроизвольно сжал попу ожидая удара.
- Что боишься?
Я промолчал.
- Боишься? - и он снова просвистел розгой.
- Дда.
- То-то, - довольным голосом сказал он, - будешь помнить, как я тебя сек. Будешь? - и снова свист розги, и снова я сжался ожидая жгучего удара.
- Буду.
И тут розга снова просвистела и жадно впилась в мой беззащитный зад, когда я уже и не ждал.
- Надолго запомнишь? Удар.
- Надолго? Новый удар.
- Что молчишь? И эту розгу дядя потянул на себя.
- Да.
Боль после каждой розги накатывала все сильней, но я еще не стонал и не плакал. Стыдно плакать в четырнадцать лет.
- Так на сколько запомнишь? И снова с потягом розга просекла мою попу.
- Яяяя нааадоолгоооо за...помню!
- Вот то-то! Сколько раз я тебе уже всыпал?
- Я..., - и я замолчал, я забыл, что когда тебя секут надо считать.
- Так значит ты не считал?
- Я, я...
- Что ты? Раз не считал - начнем сначала!
- Нет! Нет! Не надо! Было пять! Пять! Я считал!
- Ты еще и врешь! Ну, с этим после разберемся, а сейчас считай вслух громко, чтоб я слышал. Не услышу начнем по-новой тебя учить.
И розга впилась в мой уже горящий зад.
- Один! Два! Три! Четыре! - прилежно отсчитывал я жгучие розги. Дядя больше ничего не говорил, а усердно сек.
Я дергал задом изо всех сил, пытаясь избежать прожигающих все тело насквозь ударов розги, но он спокойно и усердно полосовал мой истерзанный зад и только начал приговаривать:
- Получи еще! И еще! И еще! И еще раз! Получи! Вот те еще!
Каждое слово сопровождалось новым рассекающим ударом розги и моим истошным воплем:
- Нет!!! Нет! Не надо! Ааааааааа! Двааааааадцать пяяяять! Оуууууууууу! Боооооольно кааааак! Нееееееее наааадоооооооооууууу! Дваааааадцаааать шеееесть! Двааадцать сеееемь! Двацать воооосеееемь!
Я крутил задом как мог, но всегда розга настигала и обжигала сильнее предыдущих.
После тридцатого удара дядя сделал перерыв. Отбросил измочаленную розгу в сторону, снял с гвоздя две веревки и привязал меня к лавке. Затем ушел в дом и вернулся со своим старым армейским ремнем. С ним я тоже был знаком не понаслышке и хорошо помнил какие синие полосы он отпечатывал на моей заднице. Конечно розга секет больнее, но если вам всыпать таким ремешком полсотни горячих, то сидеть вы долго не сможете.
Дядя намотал часть ремня на руку, отошел немного назад, примерился и вытянул меня прямо по свежим рубцам точно посередине задницы.
- Ууууууу, - простонал я, - тридцать один.
- Нет, теперь счет идет сначала! Запомни, как мой ремень порет, - сказал он и продолжил порку.
- Один, два, три, четыреее, пять, шесть, - начал я считать удары ремнем, стараясь отвернуть свой зад, чтобы было не так больно.
После десяти ударов порка прекратилась опять. "Наверное все" - подумал я и ошибся. Дядя расправил ремень и притянул им мою поясницу к лавке, так что теперь я не мог уже увернуться.
- Ну что ж, продолжим, - и он выбрал новую розгу и встал с другой стороны, - на чем мы остановились?
Ремень выбил-таки из меня первые слезы и я сквозь них непонимающе посмотрел на него.
- Сколько было розог?
- Три...тридцать, - сказал я уже всхлипывая и понимая, что сегодня меня очень крепко выпорят и никто мне не поможет, не защитит. Тетя иногда спасала меня от, казалось бы, неминуемой порки, но сейчас ни ее, ни двоюродных сестер не было. Мы с дядей были дома одни.
- Тогда считай дальше!
- Тридцать ооодин! Трииииидцать два! Ооооууууууууу! Тридцааать триииии! Оооооой, боооооольно! Тридцать четыреее! Пяяяять!
- Сколько? Сколько?
- Тридцать пять! - Быстро поправился я, хотя с теми, первыми, которые я забыл считать было уже сорок, а с ремнем - пятьдесят!
Ссссссчох - просвистела розга.
- Тридцать шеееесть! - выдохнул я.
И снова тонко просвистела розга.
- Тридцать сеееемь! - выдохнул я.
Ссссчак - впилась розга.
- Ууууууииииий, как боооольно! Трииидцааать ооосеемь! - выкрикнул я.
Под розгой я уже немного пообвык, дядя понял это и тридцать девятый, сороковой и сорок первый нанес очень быстро, подряд, так что я не успел сосчитать и от резкой усилившейся боли громко взвыл, забыв обо всем на свете.
- Оооооо, блять, уууяяяяяяяяяяя, блять! Ицать евять, орок, орок один! - прокричал я как мог.
- Вот и пробрало наконец! Услышал я голос дяди откуда-то издалека. И опять три сильных удара подряд. И я, не успев отдышаться от предыдущей серии, снова взвыл. Слезы и сопли залили лицо, но мне было уже все равно, я хотел только, чтобы меня перестали пороть.
- Ааааааауууууууииииияяяй! Хватит, пожалуйста! Не надо больше! Не надо! Не надо! Я никогда, я ничего!
- Это хорошо! Вот так тебя и буду сечь! И три раза розга обхватила мой зад, заставив меня непрерывно выть во весь голос.
- Аааааааааааа! Ооооииииииййй! Ууууиииияяяяя! Не надо больше! Не надо сегодня! Не надо! Дядюшкаааа, не надоооооо!
- Когда же надо? Когда же мне тебя сечь?
- Завтра! Дяденька, родненький, посеки меня завтра, пожалуйста!
- Хорошо, сейчас я тебе всыплю еще! А за мат, за то, что не считал, за ложь - я тебя вместе с дочками высеку! Сколько им назначу не знаю, но тебе - вдвойне!
- Да-да! Хороошоооо! - дядя не стал меня слушать, а снова резкими и быстрыми ударами продолжил меня пороть.
- Что тут у вас происходит? - услышал я над собой тетин голос, когда последняя розга просекла мой зад.
- За что ты его? Ведь даже на улице слышно! Парень не успел приехать, а ты его под розги!
- Ничего! Напомнил ему, что такое розги! А то забыл видать!
Я поднял голову и увидел тетку и двух моих сестер.
- Прекрати его пороть!
- Да мы пока вроде закончили, остальное позже дам.
- Эй, вы, - прикрикнула она на сестер, - чего уставились, ну-ка быстро на кухню! А то самих высеку!
И сестры мгновенно исчезли.
- Давай, отвяжи его! - и сама первой начала развязывать тугие узлы веревки.
- Вставай, - потребовала она. Я опустил на пол одну ногу, затем другую и осторожно встал на ноги. Прикрываясь рукой попытался натянуть трусы и брюки.
- Не надо! Вообще сними их, иди умойся, и ляг в кровать. Спорить с ней я не посмел и сняв одежду всхлипывая пошел в дом умываться под рукомойником. Когда я смыл слезы и сопли, я немного успокоился, прошел в маленькую комнату и лег на кровать, как велели. Я стал очень послушным! Лежа я слышал как переругивались дядя и тетка, и радовался про себя, когда она ругала его. Потом дядя ушел, он сегодня еще работал. Я осторожно поднялся и подошел к трюмо, повернулся к нему спиной и посмотрел на мою бедную попку. Она вся распухла и была в темно-синих, фиолетовых рубцах. Следы от розги были и на спине, и на ногах. Особенно сильно рубцы вспухли там, где розга захлестывала, огибая ягодицы.
- Вот гад, как высек! - сказал я вслух, все еще всхлипывая.
- Ничего, заживет! - моя тетя стояла в дверях и улыбаясь, смотрела на меня, - давай, ложись на живот. Я прикрываясь руками подошел к кровати и снова улегся на нее.
- Сейчас я твою поротую попу смажу и станет полегче.
- Не надо! Нет! Не надо!
- Ты еще поспорь у меня! Мало прилетело? Хочешь, чтобы я добавила!
- Нет, - пробурчал я.
- Тогда лежи смирно,
- она выдавила мазь из тюбика прямо на мой зад и осторожно начала втирать его. Было немного больно от прикосновений к еще горяще-болящей попе, но постепенно боль и вправду уходила, уступая место новому, приятному чувству, которое начало крепнуть внизу живота и твердело все больше. Мне стало стыдно и за это, и за то что тетка и сестры видели меня таким - голым и выпоротым. Конечно, меня пороли и раньше, в другие года, и бывало, что меня с сестрами пороли вместе, но такое возбуждение и вместе с ним стыд после порки были впервые. Тетя все так же нежно гладила меня, втирая какую-то мазь в мой истерзанный зад, а мой член неудобно уперся в кровать и я хотел приподнять попу, чтобы стало комфортнее, но я боялся, что она заметит это и все поймет.
- Ну-ка, ноги раздвинь, я посмотрю не попало ли тебе куда не нужно.
- Нет! Не надо! Там все впорядке! - испуганно сказал я.
- Опять споришь! Мало тебе видно досталось? Раздвинь ноги! - И она легонько шлепнула меня по заду. Я тут же приподнялся, давая свободу окрепшему члену, и раздвинул ноги, как просили. Она провела рукой по внутренней стороне бедер, смазала самый низ попы, ляжки и легонько провела рукой по яйцам.
- Ну, по яйцам не попало, а остальное заживет! - весело сказала она. "Так по ним и не могло попасть", - хотел сказать я, но помня шлепок и зная, что она тоже может крепко драть - смолчал.
- Сейчас мазь впитается, - продолжала она поглаживая иссеченые бока и ягодицы, - я тебя накрою и ты отдохнешь.
- А правда, что на улице было слышно, как я.., как меня...?
- Мы за два дома услышали. Я сразу все поняла. Да ты не переживай, у нас тут это дело обычное. Или ты забыл? Ты лучше скажи, за что тебе Николай добавить обещал?
- Я забыл про счет.
- Забыл считать розги и все? - недоверчиво спросила она, поглаживая меня.
- Нет.
- Так за что?
- Я соврал, и еще я ругался.
- Тогда понятно. И когда обещался?
- Когда Настю с Олей пороть будет. Сколько им назначит - мне вдвойне даст.
- А он их сегодня вечером пороть хотел.
- Сегодня? - и внутри у меня все снова упало, похолодело и во рту стало сухо. Внизу живота разом все обмякло.
- Да, сегодня и в субботу, если здорово нагрешат. Помнишь наши субботы?
- Помню.
- Мамке-то с отцом не хвастался, как тебя родня воспитывает?
- Нет, я никому ничего...
- Впрочем, она и так знает, - тетка, казалось, не слушала меня, - звонила, просила, чтоб тебя сильно не обижали. А ты умудрился в первый день на розги нарваться. Ну, ничего это только на пользу.
Тут я не выдержал и снова разревелся.
- Поплачь, поплачь со слезами боль уйдет, станет легче. Она достала свежую простынь из шкафа, накрыла меня и ушла. Через пять минут я уже спал, я всегда быстро засыпал после порки.

Одна из главных причин распространенности телесных наказаний в России – общая «притерпелость» к насилию, жертвами которого являются не только дети, но и взрослые. Самоописания представителей разных поколений в сети зачастую почти не различаются, а их обмен опытом выглядит порой забавным:

«Порют меня практически ежедневно! За плохую успеваемость, за редкостное курение, принятие алкогольных напитков, например если я задерживаюсь где-нибудь хоть на 15 мин! Все равно будет порка! Отец у меня строгий, но справедливый!! Чаще всего он меня лупит ремнем, только не пряжкой, а складывает вдвое. Я снимаю штаны вместе с трусами и становлюсь на четвереньки, животом на диван.

Иногда если я слишком дергаюсь, то без дивана, тогда отец зажимает мое тело с боков.

А тебя твой отец пряжкой лупит? Мне иногда только угрожает, что будет бить пряжкой, но всегда жалеет. Если шлепает рукой, то обычно у него на коленях, или просто стоя. Летом в деревне отец лупит меня крапивой и ивовым прутом, тогда он заставляет меня раздеваться совсем догола».

«Андрей, как ты считаешь, подростков надо наказывать ремнем или нет? Тебя самого когда-нибудь ремнем наказывали? Если да, то какие при этом испытываешь чувства, как происходит порка?

– Считаю, что надо. Но, это обязательно должно быть как-то регламентировано. Иначе, кроме новой волны семейного и пр. насилия над детьми, мы ничего не получим. Что до меня, конечно, в детстве бывало лупили. Лет до 12. Не могу сказать что незаслуженно. Был довольно-таки большим хулиганом. Впрочем, таким и остался. Порка лишь слегка осаживала. Считаю, что в воспитательном процессе она необходима только тогда, когда есть что поставить в альтернативу. То есть, когда лупят для того, что бы проще было принять ребенку то, что ему дается. Чтобы меньше с его стороны было упрямства.

А чувства… Ясно, что не сладко».

«Наверное, 11 лет такой возраст, когда начинают пороть Smile. Меня тоже впервые выпороли в 11 лет. Порол отец. Он тогда пришел с родительского собрания и сказал, что нам надо серьезно поговорить <…> Больше закрыться я уже не пытался, да и вырваться тоже. И просто вздрагивал, орал и ревел навзрыд. Просить о пощаде мне как-то не пришло на ум, да и мальчишеская гордость не позволяла. Я не считал удары. Не думаю, что их тогда было больше 10–15, но мне казалось, что это длится вечно. Когда отец закончил, он просто ушел, а я остался лежать на этой же кровати, жалея себя несчастного. Когда я выревелся, я встал и посмотрел на свою попу. Мне казалось, что там должны быть синяки и кровоподтеки, но, к моему удивлению, она только слегка покраснела. Я одел штаны и пошел на кухню выпить воды. Отец сидел на кухне, а мама капала ему валерианки. Я понял, что он тоже переживает, и решил на этом сыграть. Я корчил из себя обиженного еще дня два, и разговаривал с ним сквозь зубы. А потом мы как-то помирились и отношения стали прежними. За учебу меня больше не пороли. Я перестал прогуливать школу, и рассказывал с тех пор родителям всю правду об успеваемости, ну или почти всю».

«Порол старший брат. Ничего так не отрезвляет взрослеющего и начинающего борзеть мальчика, как хорошая порка – других способов НЕТ».

Особенно жестокие, зачастую откровенно садистские, наказания практикуются в детских домах, интернатах и закрытых учебных заведениях. Воспитанники этих «тотальных институций» практически беззащитны. Вот перечень практикуемых там наказаний на одном из «ременных сайтов»:

«Порют резиновой дубинкой.

Ставят голышом на тумбу.

Сажают на корточки с руками за головой голышом у стены так, чтобы кончик носа касался стены.

Заставляют голышом делать зарядку, прыжки через скакалку, подтягивание, пресс, отжимание… за плохие движения во время зарядки прутом по попе.

Очень частое наказание за плохое поведение – отправляют в медкабинет на клизму. Через это все прошли неоднократно.

Еще наказывают постелью в выходные дни, даже в туалет нельзя выходить из-под одеяла, одевают памперс на сутки и сутки (24 часа) лежишь в постели.

Кто писается ночью, того на солнце в огороженном дворике ставят голышом и на голову накидывают описанную простынь. Стоять надо в зависимости от возраста 1–2 часа.

Во время допроса с целью выявить зачинщика какой-нибудь шалости могут, например, сжимать яички.

Одно из наиболее жестоких известных мне наказаний – ребенка привязывают к железной кровати и пропускают через нее электрический ток.

Очень редкое, но тем не менее встречающееся наказание – групповое изнасилование или избиение. Провинившегося (обычно младшего) ребенка привязывают в “удобной” позе, скажем, в спальне (рекреации) старших ребят и оставляют на ночь. Наутро – “полное исправление”. Причем доказать вину взрослых будет практически невозможно.

Запирание в темной комнате.

Инъекция магнезии (без каких бы то ни было медицинских показаний).

Отправка в детскую психушку (также без показаний) – а эскулапы с радостью принимают, поскольку им необходимо выполнять “план по койко-дням” (“совок” – бессмертен!).

Было в прессе несколько лет назад про некий особо “продвинутый” интернат, в котором с провинившегося ребенка стягивали трусики, ставили на четвереньки и пропускали разряд электрического тока через анальную область… Все детки в том интернате очень хорошо себя вели».

Никакой статистики распространенности таких «наказаний», разумеется, не существует, общество узнает о них лишь из периодических скандалов в СМИ.

Родительские «телесно-воспитательные» практики также выглядят подчас довольно экзотично. Первого июня 1995 г. в газете «1 сентября» было опубликовано следующее письмо:

«Я слабая интеллигентная 48-летняя мать-одиночка. Моему сыну почти 14. Он рос болезненным, маленьким, слабеньким… И вырос грубый, наглый, трусливый подросток, который мешает всему классу работать, хамит учителям, не жалеет 78-летнюю бабушку и исповедует только силу. ВЫПОРОТЬ БЫ ЕГО РАЗ-ДРУГОЙ.

(Я БЫ ЗАПЛАТИЛА В ПРЕДЕЛАХ ЗАРПЛАТЫ ДОЦЕНТА)…

И вырос бы хороший человек.

МОЖЕТ БЫТЬ, КАКАЯ-НИБУДЬ СТРУКТУРА, ГОТОВЯЩАЯ, НАПРИМЕР, ТЕЛОХРАНИТЕЛЕЙ, СТАЛА БЫ ПРОФЕССИОНАЛЬНО, НЕ КАЛЕЧА, ОКАЗЫВАТЬ ТАКУЮ ПОМОЩЬ МАТЕРЯМ-ОДИНОЧКАМ?

А наши сыновья знали бы, что их матери и бабушки не лишены мужской защиты!

Я убедилась, что страх возмездия делает сына очень хорошим мальчиком, а вот как раз сознание безнаказанности уводит его с пути истинного».

Обнаружив это письмо в Интернете, я заподозрил розыгрыш. Однако в редакционном архиве нашли как само письмо, так и эмоциональный ответ на него замечательной журналистки «Комсомольской правды» Инны Павловны Руденко.

Спрос рождает предложение. И не только в Москве 1990-х. 18 декабря 2002 г. тюменская газета «Ямская слобода» опубликовала статью «Снимай штаны, акселерат!»:

«“Снимай штаны, акселерат!” – обычно с такой фразы приступает к исполнению своей работы по перевоспитанию трудных подростков бывший физрук одной из тюменских школ Евгений Чуваков.

Все началось около года назад, когда к Евгению обратилась заплаканная соседка, одна воспитывающая 13-летнего сына. Парень окончательно отбился от рук: перестал слушаться мать, пропускает занятия в школе, на любые замечания реагирует по-хамски… Больше того, уставшая от работы и постоянных недомолвок с сыном, мать обнаружила в кармане его куртки сигареты и пивные пробки.

– Короче говоря, соседка уговорила меня провести с ее оболтусом серьезную профилактическую беседу, – рассказывает Евгений. – Она была почему-то уверена, что именно такой мужчина, как я, способен внушить зарвавшемуся подростку хоть какие-то нормы поведения. “Если надо, – сказала отчаявшаяся женщина, – можно припугнуть и даже применить силу…” В разумных пределах, конечно. И за отдельную плату.

Вечером того же дня Евгений переступил порог соседской квартиры. Хозяйка вежливо извинилась, взяла объемистую сумку и ушла в магазин за продуктами. А когда минут через сорок вернулась, то застала своего долговязого отпрыска растерянным и непривычно смирным. Парень даже взял из ее рук тяжелую поклажу и унес на кухню, где к тому времени уже закипал чайник.

– В тот раз я от гонорара за свою работу наотрез отказался, – продолжает Евгений. – Но вскоре после этого ко мне с такой же настоятельной просьбой пришли еще две мамаши, знакомые моей соседки. Они буквально на коленях умоляли меня хоть как-то повлиять на их сынков: одному было четырнадцать, другому пятнадцать лет. Тоже не хотели учиться и ни в грош не ставили слезы своих матерей. Пришлось с одним из них вежливо, но строго поговорить, а другого – просто выпороть. А потом заявки посыпались как из рога изобилия. Это отнимало мое личное время, и я стал брать с заказчиц небольшую, чисто символическую, плату за свои “уроки вежливости”, чтобы хоть транспортные расходы возместить. Теперь у меня есть даже постоянные клиенты – к ним время от времени приезжаю, чтобы закрепить полученные навыки…

Евгений уверен, что процесс перевоспитания должен носить характер шоковой терапии, чтобы оборзевшие шпанята прониклись ситуацией глубоко и надежно. Нередко его подопечные орут благим матом, и тогда Евгений запечатывает их рты скотчем, продолжая во время порки вести нравоучительную беседу. Иногда урок длится больше часа с двумя перерывами, во время которых Евгений ласково просит дать обещание выполнять все требования матери и вообще не расстраивать ее по пустякам. Чаще всего такие обещания даются и, не приведи Господи, если не сдерживаются: повторный визит может принести немало боли и страданий».

Не верите? Вспомните сатирический рассказ Чехова и реальный педагогический опыт Розанова. Или восторженные газетные статьи о положительном опыте порки взрослых парней в казацкой среде. Или новосибирские «лечебные порки». Или горячую, почти всероссийскую, поддержку нижнетагильского метода лечения с помощью телесных наказаний наркозависимости:

«У них такая система была. Вот ты новенький пришел, привезли тебя, ведут в отдельную комнату, стоит кушетка, ты ложишься, до трусов снимаешь штаны, и встают двое-трое [сотрудников фонда], меня втроем лупили одновременно. И лупили до того, пока не почернеет заднее место. Руки нельзя подставлять, ничего. Еще хуже будет, если руки там подставишь. Вообще капут. По рукам начинают бить там лопатами, дубинами. Зачем это надо. Еще больнее будет… Как бы, ну, проучивали наркоманов – будешь еще колоться, будешь? Все кричали – ой, не буду больше, остановите, клянусь, отвечаю, только не порите, не порите меня, пожалуйста… У них все поставлено на кнут, все там через боль там все это внушается, через изоляцию, через унижение постоянное. А [это] такие же бывшие наркоманы. И порют бывшие наркоманы. И охраняют бывшие наркоманы. И бьют тебя такие же бывшие наркоманы. Ну, как бы охрана, она вся из бывших наркоманов. Если ты такой же, как он, то почему ты порешь? Тебя же точно так же пороли. А вот люди настолько злыми становились уже потом от такого обращения, все, они готовы разорвать. А сам он точно такой же. Вот я им говорил – тебя вот точно так же пороли, точно так же били» (Можегов, 2010).

Организатор этого центра Егор Бычков вызвал к себе сочувствие не только тем, что пытался хоть как-то бороться с наркомафией, перед которой спасовали, а точнее – пошли к ней на содержание, местные власти, но и потому, что люди верят, что любые социальные и человеческие проблемы можно излечить с помощью физической силы. Пока в народе живет эта вера, телесные наказания детей неискоренимы.

Изощренные телесные наказания, включая полномасштабную порку, знает армейская дедовщина:

«Меня в армии пороли несколько раз. Обычно поднимали ночью. Снимал трусы и становился согнувшись почти пополам, а руками держался за ножки верхней кровати (они были двухъярусные). И несколько “дедов” по очереди хлестали солдатскими ремнями по заднице. Если распрямлялся или отпускал ножки – начинали сначала.

Еще нескольких ребят моего призыва при мне секли в бане (со мной, правда, этого не случалось). Там вынимали несколько прутьев из веника, очищали от листьев – получались розги. Парня клали на живот или ставили на четвереньки на лавку и пороли очень долго, меняя прутья. Вся задница потом была красная и со вспухшими рубцами. Но за что так драли, не знаю».

«Когда ты стоишь голым, а перед тобой бьют твоего сверстника, то всякая воля к сопротивлению исчезает. К тому же в казарме, когда дед хлопает тебя по попе и говорит сделать что-то, то поневоле вспоминаешь болевые ощущения от ремня и бежишь выполнять. Поэтому я сторонник порки и после 18 лет и чтобы каждая порка надолго запоминалась…»

Эта точка зрения пользуется поддержкой некоторых офицеров:

«“Дедовщину” в армии искоренить невозможно независимо от сроков службы. Да и не нужно от нее избавляться, потому как на ней держится основа воспитания солдат. Офицеры сами заинтересованы в “дедовщине”. Командиру роты, например, проще управлять десятком “дедов”, закрывая глаза на их нарушения. Зато они управляются со всей ротой именно так, как надо офицеру», – цитирует «Комсомольская правда» полковника Генштаба в отставке Владимира Попова.

«Опять же негоже офицеру бить солдата, а ведь часто есть за что! Просто слова и убеждения на призывников практически не действуют. И тут нужны “дедушки”, которые доходчиво убедят “салабонов” в правильности поступков. “Деды” же, уходя на дембель, кровь из носу обязаны подготовить себе полноценную замену» (http://kp.ru/daily/24522/669971).

Споры о телесных наказаниях и правах ребенка

На юридическом языке вопрос можно поставить четко. Если телесное наказание есть форма насилия над ребенком, нарушение его телесной и даже, сохрани Боже, сексуальной неприкосновенности – это преступное деяние, подлежащее запрету. А если нет, то где между ними грань?

Как и в прошлом веке, за бытовыми проблемами часто скрывается идеология. По мнению либералов-западников, телесные наказания – закамуфлированное насилие над детьми, которое должно быть законодательно запрещено не только в школе, но и в семье. Коммунисты и православные фундаменталисты (как и по многим другим вопросам, их позиции тождественны) с этим категорически не согласны. Признавая необходимость чадолюбия и заботы о детях, они возражают против ограничения родительской власти, одним из атрибутов которой являются физические наказания.

Тамбовский учитель-коммунист на страницах «Советской России» (от 27 июля 2006 г.) ратует даже за публичные порки детей:

«…Публичная порка. Да-да, на специально оборудованном месте, специальным предметом и специальным человеком. Уверяю вас, воздействие колоссальное… Физические наказания в семье должны быть официально разрешены».

Например, «за раннее начало половой жизни» (Верещагин, 2006).

В предпочтении и оценке эффективности конкретных физических воздействий защитники порки зачастую расходятся.

Светоч православной педагогики Татьяна Шишова, которая называет либерализацию взглядов родителей на проблему наказаний «скарлатиной», – поклонница шлепанья:

«Как-то так сложилось, что многие современные родители считают телесные наказания недопустимыми. Видимо, сыграли свою роль теле– и радиопередачи, в которых муссировалась тема насилия над детьми, причем таким страшным словом назывался даже легкий шлепок. А другие считают шлепок допустимой, но крайней мерой и недоумевают, почему она на ребенка не действует.

В действительности же трудно найти более безобидное наказание, чем шлепок. Мало того, что приходится он по мягкому месту, с младенчества привыкшему к ударам (когда ребенок учится ходить и падает на попку, он порой стукается гораздо сильнее – и то не плачет!), так еще это действие может иметь другой, прямо противоположный смысл. Играя с ребенком, мы похлопываем его по попке, как по барабану; можем шутливо “наподдать” ему, когда он пробегает мимо или немного расшалился…

Совсем иное дело – наказание ремнем. Это по-настоящему больно и отрезвляет даже самых буйных. Потому и применять его стоит только при тяжелых провинностях, хотя это тоже необходимо» (Шишова, 2005).

Напротив, бывший питерский омбудсмен Игорь Михайлов, у которого «мать инспектором милиции была, и все у нее было под контролем», отдает безусловное предпочтение ремню:

«Я делал так – раз сказал, два сказал, на третий – двинул. Ремнем! Рукой бить нельзя. Тем родителям, которые все-таки предпочитают воздействие, рекомендую: заведите ремень не очень жесткий, чтобы не отбить ребенку внутренности» (Беловранин, Заостровский, 2009).

И ведь оба правы! Шлепок ладонью по голой попе более интимен и может вызывать не только физическую боль, но и тонкие эротические переживания. Зато ремень куда чувствительнее, да и выбор подобных инструментов значительно богаче.

Популярный писатель, профессор МГИМО и ведущий телепередачи «Умники и умницы» Юрий Вяземский в телепрограмме «Культурная революция» (16 января 2009 г.) и на страницах «Комсомольской правды» (11 февраля 2009 г.) также заявил, что «без порки не обойтись»:

«Непременно нужно пороть за серьезные провинности. Тарас Бульба убил своего сына Андрия за предательство. И те, кто читает Гоголя, не осуждают его, а считают поступок Тараса правильным. Но! Физическое наказание ни в коем случае нельзя превращать в пытку, в унижение».

Дмитрий Турсунов, теннисист: – Отец меня здорово порол, заставлял в детстве заниматься теннисом. Тогда мне казалось, что бить непедагогично, а теперь понимаю – иначе я бы никогда не достиг уровня сборной России.

Мария Серебрякова, психолог, консультант телепрограммы «Няня спешит на помощь»: – Поднимая руку на ребенка, мы признаемся в своем бессилии. Да и на психике это плохо сказывается. У родителя появляется чувство вины. А малыш чувствует себя униженным.

Алексей Леонов, летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза: – Пороть детей – это очень противно! Их надо воспитывать.

Борис Грачевский, создатель «Ералаша»: – Избивать ребенка, конечно, нельзя. Но треснуть слегка можно, а иногда и нужно. В ситуациях, когда слова уже не помогают.

Карина Андреева, психолог, Казань: – Конечно, нет! Общеизвестно, что бывшие двоечники в жизни более успешны, чем закомплексованные отличники.

Сергей Селин, актер: – В XIX веке через розги прошли сотни талантливейших физиков, математиков, поэтов. Это было нормой. Сегодня, считаю, ребенка нужно воспитывать в любви. Но, когда смотришь на выродков, которые попадают за решетку из-за ужасных поступков, так и хочется сказать: «Пороть надо было! Пороть!»

Нина Никитина, учитель (Нижний Новгород): – Дети, в основном мальчишки, просто ленятся. И в таких случаях эффективнее ремня пока ничего не придумали. Я даже призываю родителей «дисциплинировать» своих отпрысков. И что вы думаете – у школьников улучшаются оценки!

Евгений Бойко, отец дошкольника (Самара): – Еще в Ветхом Завете написано: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его…»

Андрей, читатель сайта KP.RU (Санкт-Петербург): – С ребенком надо разговаривать. Успеваемость – это его личное дело.

Откровения «рафинированного интеллигента» Ю. П. Вяземского вызвали в блогосфере страшный скандал, телеведущего стали называть крепостником, садистом и даже педофилом. Но отношение к телесным наказаниям не обязательно связано с уровнем образованности или психосексуальными особенностями личности. Просто взгляды у профессора клерикальные и ультраконсервативные. Чего можно ждать от человека, который в другой телепередаче назвал атеистов животными, которых нужно лечить?

Детский писатель Андрей Берлогов отлично спародировал ременную педагогику в очерке «Воспитание детей. Экспресс-курс для пап»:

«Перед началом порки необходимо принять меры предосторожности, а именно: убрать из комнаты все острые, тупые, колющие и режущие предметы.

Для порки хорошо использовать ремень, доставшийся вам от отца, а еще лучше от деда. В этом случае вы сможете совмещать порку с тематической лекцией о преемственности поколений.

Естественно, ремень должен быть из натуральной кожи. Кожзаменители и любая синтетика недопустимы.

Категорически не следует вынимать ремень из штанов при ребенке. Современный ребенок, насмотревшийся видика и интернета, может решить, что вы собираетесь научить его любительскому стриптизу в домашних условиях.

Порка – это самый сложный воспитательный элемент. Для его применения рекомендуется предварительно пройти специальные курсы для пап. Будьте внимательны при выборе курсов. Если в их названии фигурируют слова “садо” или “Мазо”, это не те курсы, которые вам нужны» (Берлогов, 2009).

Отношение к телесным наказаниям отражает и воспроизводит существующую в России общую идеологическую поляризацию.

Значительная часть населения страны, которая в теории или на практике (это не всегда совпадает) уже приняла европейские нормы, не прибегает и/или не хочет прибегать к телесным наказаниям детей, для нее они случайны и пережиточны. Однако есть немало людей, для которых эти нормы неприемлемы. Водораздел между ними проходит по той же линии, что и отношение к рыночной экономике, демократии, модернизации и правам человека. Главные факторы здесь – возраст, уровень образования, характер политических взглядов и, в данном случае это особенно важно, личный жизненный опыт. Но эти факторы могут переплетаться друг с другом весьма разнообразно.

Интересно выглядит в этом контексте позиция РПЦ.

В 2006 г. будущий патриарх Кирилл подписал Киотскую «Декларацию о насилии против детей», предусматривающую, в частности, полный запрет телесных наказаний. Но как ввести и контролировать этот запрет?

Стоило только российским политикам и социальным работникам признать, что наши дети часто подвергаются насилию в семье и школе, и поддержать идею создания, по европейскому образцу, ювенальной юстиции, как в православном Интернете появились статьи типа «Ювенальная юстиция беспощадно уничтожает традиционную семью», «Лоббисты порноиндустрии и разврата хотят придать детям с как можно более раннего возраста “взрослый” статус», «По сравнению с ювенальной юстицией гитлеризм отдыхает», «Ювенальная юстиция представляет собой такой подрыв детско-родительских, общественных отношений и всего российского жизненного уклада, что по сравнению с ней предыдущие реформы – это выстрелы новогодних шутих».

«Православная церковь в последнее время старалась не вмешиваться в политику, позволяя политике вмешиваться в свои дела. Но с одной темой священнослужители все-таки не удержались. В Европейской социальной хартии 1961 г., которую недавно ратифицировала Россия, говорится не только о защите прав на коллективные переговоры и прав рабочих-мигрантов, но и о правах ребенка. Представители ортодоксальной общественности возмутились: из норм хартии они вычитали, что скоро в стране введут систему ювенального правосудия.

Сначала противники отдельных судов для детей собирали подписи, потом в ход была пущена тяжелая артиллерия. Патриарх Кирилл провел встречу с депутатами Госдумы от “Единой России”, и те в ответ пообещали не принимать важные законы, не посовещавшись с церковью. Критику в адрес ювенального правосудия Кирилл высказал и министру юстиции Александру Коновалову. Глава Минюста последовательно отстаивает православные традиции, он прослыл самым благочестивым из российских чиновников… Единомышленников патриарх ищет в верном месте: без поддержки главы Минюста ювенальная юстиция в России точно не состоится. Если уже созданные институты правосудия для детей и не свернут, то их распространение, видимо, затормозят» (http://slon.ru/articles/86815/).

Так оно и произошло. В интервью «Журналу Московской патриархии» уполномоченный по правам ребенка при президенте РФ Павел Астахов сказал, что при рассмотрении вопросов о введении ювенальной юстиции действует только по благословению патриарха Кирилла:

«Я приезжал поздравить патриарха, и мы в разговоре затронули эту тему. Тогда я просто сказал: “Ваше Святейшество, я поступлю так, как Вы благословите. Потому что для меня это важно. Без Вашего благословения я не буду ничего делать”».

Во время их следующей встречи патриарх сказал омбудсмену, что, по его мнению, никакие западные формы ювенальной юстиции для России неприемлемы, «но у хулиганов, преступников и пьяниц детей надо забирать, чтобы спасти».

«Это были слова Святейшего. И я с ним полностью согласился. Ведь если люди – преступники, то они вырастят из ребенка преступника либо убьют его, поэтому детей им оставлять нельзя» (Астахов, 2011).

При этом уполномоченный по правам ребенка привел статистику, в соответствии с которой в некоторых российских регионах на Севере и Дальнем Востоке 100 % преступлений против детей совершается именно в семье…

Ювенальная юстиция и то, что с ней связано, не входит в круг моих научных интересов. Но я не могу не обратить внимание на то, что против нее выступают те же самые люди, которые заблокировали в России сексуальное образование молодежи, используя ту же самую обманную риторику. Вместо обсуждения реальных проблем и трудностей ювенальной юстиции (ясно, что государство не может заменить ребенку родительскую семью) придумываются и тиражируются откровенно карикатурные антизападные пропагандистские страшилки, которые общество затем принимает на веру. А так как доверие к государственным учреждениям в России нулевое, эту риторику подчас принимают даже искренние защитники детства.

Сегодня все ветви власти и все политические партии говорят о защите детей, принимаются многочисленные законы, назначаются детские омбудсмены, создаются специальные фонды, ассигнуются бюджетные деньги. Некоторые из этих мер полезны и необходимы. Но значительная часть этой деятельности, как и все прочее в современной России, остается имитационной, а то и пародийной. Когда в Думе обсуждался вопрос о защите российских детей за рубежом от финляндских социальных работников и американских усыновителей, я удивлялся, почему никто из народных избранников до сих не предложил ввести принцип паритетности, как с ракетами: разрешить американцам усыновлять ровно столько российских детей, сколько наши родители усыновляют маленьких американцев, и ни на одного больше! Неужели наши дети дешевле ракет?!

Излишне политизировано освещение этих вопросов в электронных СМИ. Даже если речь идет не об американцах или финнах, у которых все по определению плохо, а о российских усыновителях, которые вдруг почему-то оказались жестокими (хотя они всегда говорят не об избиении, а о наказании), поиск «виновника» зачастую заслоняет существо дела и интересы ребенка. Стране показывают обожженного маленького ребенка, которого так «наказали» садисты-усыновители. Всем ясно, что виноваты коррумпированные органы опеки, «продавшие» ребенка закоренелым злодеям. Потом усыновители оказываются не такими уж злодеями, пострадавший мальчик без них тоскует, и всем становится ясно, что налицо очередной «антисемейный» заговор. Общая философия наказания при этом обсуждается редко и поверхностно.

Ну, в любом случае, - сказал Лен со смехом, - у меня хватает забот и дома. Так что в офисе за дисциплину будешь отвечать ты. Ну, а здесь уж будет мой участок.

Ну что ж, пусть так, - сказала она и грустно вздохнула. - Но все-таки я очень надеюсь, что когда ты снова захочешь утвердить свое превосходство, это произойдет ближе к выходным.

Воспитание лентяя

Ты лентяй! Прогулял весь семестр, а теперь за неделю хочешь все выучить!

Есть немного, но что поделать - лень сильнее меня.

Пороть тебя надо, тогда бы ты точно лениться перестал!

Хаха… Может быть да некому! - в тот момент Виталику показался такой ответ вполне остроумным. Тогда он еще и не подозревал к чему это приведёт.

А началось все с того, что Юлю с 3-го курса - хорошую знакомую Виталика - попросил куратор первого курса подтянуть студента Савельева, так как из-за прогулов он вполне мог завалить сессию и вылететь уже на первом курсе. Юля уже давно знала Виталика, они были практически друзьями, по-этому сразу согласилась. Но после нескольких занятий оказалось, что Виталик не очень то стремится улучшать свои знания и с этим нужно было что-то делать.

Почему же некому, я могу!

Очень смешно.

А кто сказал что я шучу? Тебя когда нибудь пороли родители?

Нет. К чему все эти разговоры?

А-а-а… Ну тогда понятно откуда твоя лень берёт свои корни. А надо было! И судя по всему почаще.

Короче, мы будем заниматься или нет?!

А смысл? То что я просила выучить ты не выучил, задачи не решил. Не буду я с тобой заниматься и вообще позвоню твоим родителям, пора им уже узнать что их сын лентяй и что его скоро отчислят!

Ну что ты начинаешь. Подумаешь задачи не решил, в следующий раз решу.

В следующий раз будет то же самое! С этим нужно что-то делать! - Юля задумалась на несколько секунд.

В общем вот мои условия: за каждое невыполненное домашнее задание я буду тебя пороть, может быть тогда и победим твою непобедимую лень! Если откажешься - я звоню твоим родителям и пусть они с тобой разбираются, ругают тебя, пальчиком грозят, или как там тебя воспитывали в детстве!

Ты с ума сошла? Что значит пороть?

А то и значит! Ты снимаешь штаны, ложишься ко мне на колени или на диван, а я шлепаю тебя по твоему мягкому месту ладошкой, ремнём, прутом или тем, чем сама решу! Доходчиво объяснила?

Юлька ты что серьёзно?

Вполне! Решать тебе. Или соглашаешься или иди домой.

Такого поворота событий Виталик никак не ожидал. Юля была привлекательной стройной брюнеткой, и мысль о том чтобы оказаться перед ней голым всплывала несколько раз у Виталика в мозгу, но в тех фантазиях она тоже была голой и занимались они отнюдь не учебой. Если Юля позвонит родителям то можно забыть об обещании отца купить ему машину на 20-летие, даже если удастся сдать сессию.

Ну допустим я согласен. «Просто буду делать те задачи и все будет нормально» - подумал Виталик.

Ну если согласен, то начнем прямо сегодня - с этими словами юля подошла к столику возле зеркала и взяла в руки небольшую деревянную щётку для волос.

Стоп, стоп - попятился Виталик - Давай со следующего раза, этот не считается!

Нет уж еще как считается, тем более мы уже 4 раза с тобой занимались и ты ни разу не выполнил мои задания, так что порку ты уже точно заслужил. Но на первый раз, так уж и быть, я отшлёпаю тебя как маленького вот этой щёточкой.

Бред какой то…

Если ты так считаешь - можешь уходить, а я звоню твоим родителям..

Ладно, ладно - ради машины можно потерпеть - Я согласен.

Правильный выбор.

Юля подошла к дивану и села на краешек.

Подойди ко мне - что-то изменилось в голосе Юли, он стал строже и увереннее. Виталику почему то вспомнилась воспитательница в садике, которая таким же голосом отправляла детей в угол. Он не спеша, не совсем понимая что вообще происходит, подошёл к Юле на расстояние вытянутой руки.

Снимай штаны и ложись - похлопала Юля себя по коленям.

Юль, может все таки со следующего раза введём эти правила?

Я сказала снимай штаны и ложись! Чем дольше ты сомневаешься тем больнее будет твоей попе.

Угроза сработала. Виталик расстегнул штаны, приспустил их до щиколоток и уже собирался улечься к Юле на коленки как она его остановила.

Стоп! Трусы тоже снимай! Наказывают всегда по голой попе!

Что? Ты издеваешься? Откуда такие глубокие познания?

В свое время я частенько получала от матери и видишь - лень повержена и я отличница, и вполне возможно получу красный диплом. Так что ты мне должен ещё спасибо сказать, что я помогаю тебе победить твою лень.

Спасибо - пробурчал Виталик - Юль давай через трусы, ну пожалуйста!

Ноешь как ребёнок, похоже не зря я решила наказать тебя как маленького! Ты не стесняйся я тебя видела уже голым не раз в бане когда с родителями были.

«Ну ладно» - подумал Виталик - «Пусть смотрит». Трусы спустились вниз и Виталик быстро улёгся на колени Юли.

Спешишь как на праздник - улыбнулась старшекурсница.

Белая мальчишеская попа лежала перед ней совсем беззащитная. На самом деле Юле уже приходилось наказывать мальчишек - у неё был младший брат, который часто вёл себя просто ужасно и она как любящая сестра наставляла его на путь истинный перекинув через колено. Но то брат, а это парень с которым она практически дружила, довольно симпатичный, накачанный… Какие-то странные чувства охватили Юлю, описать которые она не могла.

За то что ты ленился и не делал мои домашние задания я сейчас хорошенько тебя отшлепаю. Если ты опять будешь лениться - в следующий раз я возьму ремень или прут, понятно?

Вот и хорошо.

С этими словами Юля занесла деревянную щетку над мальчишьей попой и резко опустила её.

Ау - вскрикнул Виталик от неожиданности.

Какие мы нежные - шлепнула Юля второй раз чуть повыше.

Тебя бы так я бы на тебя посмотрел!

Меня раньше еще и не так, и не один раз - продолжила шлепать Юля по розовеющей попе.

Айс, ау..

Шлеп, шлеп, шлеп - раз за разом опускалась Юлина рука заставляю попу краснеть все сильнее.

Чувствуешь как лень уходит?

Айй. Больно. Юль..

А будет ещё больнее! Я из тебя отличника сделаю!

Ааа… Яйс… Юлькаа блиин… - Виталик попытался закрвть попу рукой. Юля перехватила руку и завернула за спину прижав всем весом Виталика к своим коленям

Что? Не Юлька! Шлеп! А Юлечка! Шлеп! А за блин ещё и по губам получишь в следующий раз - Юля несколько раз со всей силы приложилась щеткой к заднице Виталика.

Айяймсс… Юуууль… Я больше не буду…Юлечка… - взвыл Виталик.

Попа заметно покраснела и Юля отложила щетку.

А теперь за то что ты сразу не лег а упрямился как малыш - наказание как для малыша - девушка принялась шлепать по огненно красной заднице рукой.

Для Виталика даже каждый шлепок рукой отзывался мучительной болью в уже напоротой попе. Шлепнув ещё раз 20 Юля остановилась.

Можешь вставать. Сейчас иди домой и делай все то что я тебе задавала раньше. Завтра покажешь и попробуй только не сделать хоть одно задание! Возьму ремень и накажу уже по взрослому!

Виталик тяжело сопел натягивая джинсы. «По взрослому а это тогда как?» - подумал он но ничего не сказал.

Закрыв за Виталиком дверь Юля села в кресло и выдохнула. Девушка чувствовала себя уставшей но почему то довольной. Она для себя твёрдо решила что эта порка была для Виталика не последней.

«Ведь он такой лентяй» - подумала она перед тем как провалиться в сон.

Воспитательница

Я стою опустив голову. А она смотрит. Смотрит без злобы… осуждающе, но без злобы.

Подойди ко мне.

Я стою в нерешительности. Я знаю что сейчас будет. Так было уже не раз и так будет ещё много много раз.