Каково это — родиться на зоне. Роды в местах лишения свободы

Наталия Кудрявцева — настоящая блондинка, у которой большое сердце и активная гражданская позиция. Занятия хореографией и боксом выковали у нее сильный характер и целеустремленность. Именно эти качества помогли Наталии пробить бюрократическую стену и стать опекуном трехлетней Юли Беловой, которая родилась в тюрьме.

Наталия Кудрявцева со своими девочками — 13-летней Наташей и трехлетней Юлей Беловой. Обе находятся под опекой Наталии. Но она мечтает о том, чтобы у нее появились собственные дети и она стала мамой. Юля Белова, дочь з/к

Юлю я забирала из женской зоны ИК-2 (поселок Явас, Мордовия) по акту приема-передачи. Ее мама, Анна Белова, едва сдерживала слезы, когда его подписывала. 21 сентября 2012 года я стала временным опекуном трехлетней девочки, которая ни разу в жизни не выходила за пределы ИК-2. Она все три года своей жизни отбывала наказание за преступление, которого не совершала.

Когда мы сели в машину и поехали в сторону Москвы, Юля таращила удивленные голубые глазища, рассматривая мир, который проносился мимо нее. И который она видела впервые. По дороге ее немного укачало — с непривычки. Мы притормозили у обочины. Мимо нас медленно передвигалось стадо коров. Юля распахнула глаза и хриплым басом вдруг сказала: «Собаки!» — указывая на парнокопытных. Мы засмеялись. Объяснили ей, что это коровы. А потом я поняла, почему она перепутала одних с другими. На зоне, где она прожила всю свою маленькую жизнь, других животных, кроме собак, нет.

«Анатомия любви»

Взять Юлю я решила сразу после того, как посмотрела документальный фильм Натальи Кадыровой «Анатомия любви». Он о детях, рожденных в тюрьме. Увидела я его в конце апреля, на показе, устроенном «Русью сидящей» (Общественное движение, которое юридически и материально помогает неправомерно и несправедливо осужденным и их близким. — Прим. «ДО».) в одном из московских клубов. У меня в социальной сети Facebook много друзей из этой организации, и однажды у одного из них я увидела анонс фильма «Анатомия любви». Мне захотелось посмотреть. Я даже не могу себе объяснить, почему пошла на киносеанс.

Рожденные за решеткой

В тот вечер в клуб пришло много народу. Я была с подругой и не подозревала, какую роль сыграет в моей жизни этот фильм. Как оказалось, и не только в моей…

В ленте рассказывалось о том, как живут женщины, которые попали в заключение беременными. Как они рожают в больнице, прикованные наручниками к кровати. После родов их тут же везут в тюрьму в сопровождении охраны. А детей оставляют на попечение врачей. Потом ребенок поступает в так называемый дом ребенка при исправительной колонии, где находится его мать. Он (дом ребенка) почти ничем не отличается от тюрьмы. Дети также не имеют права выходить за пределы зоны, как и их матери. При этом с мамой ребенок может видеться по часу в день. Если разрешит администрация исправительного учреждения.

Когда ребенку исполнится три года, его передают в детский дом…

В России ежегодно в тюрьмах рождается около 800 детей. В дальнейшем дети проживают в домах ребенка при женских колониях. Примерно половина из них после достижения трех лет отправляют в детский дом. Попавший в детский дом малыш теряет последнюю связь с матерью. Очень часто он остается в детском доме до своего совершеннолетия. Модель поведения ребенка из детского дома необратимо меняется и в подавляющем большинстве случаев детдомовские дети становятся либо малолетними преступниками, либо кончают жизнь самоубийством. Нормальная жизнь в обществе для большинства таких детей — недостижимая мечта. Программа «Тюремные дети» создана для помощи детям и матерям, оказавшимся в этой ситуации. Программа помогает найти ребенку опекунскую (фостерную) семью и способствует в дальнейшем воссоединении родной мамы и ребенка. «Тюремные дети» является негосударственной волонтерской и благотворительной организацией.

Эксперимент

В России есть две женские зоны, где в качестве эксперимента построены корпуса с комнатами для совместного проживания матери и ребенка. В одной из таких колоний и оказалась Анна Белова, мама нашей Юли. Режиссер Наталья Кадырова договорилась с администрацией ИК-2, что героиня фильма «Анатомия любви», которую выберет съемочная группа, сможет прожить со своим ребенком год в одной из таких комнат.

Анна не была на хорошем счету у администрации ИК, поэтому виделась с дочкой от случая к случаю. Но по настоянию режиссера именно она стала одной из главных героинь «Анатомии любви». Первые дни мать и дочь, которой к тому моменту исполнилось год или полтора и она только-только научилась ходить, почти не общались. Их поселили вместе. И кинокамера фиксировала их ежедневную жизнь. Сначала было ужасное ощущение, что перед нами чужие люди. Этот эксперимент длился год. Но к его концу было уже понятно, что перед нами настоящие мама и дочь…

Аня Белова

Эта хрупкая и невысокая (1,52 м) 27-летняя женщина сидит за непредумышленное убийство. Будучи беременной, она на вечеринке пыталась отбиться от назойливых ухаживаний нетрезвого мужчины. Она неудачно толкнула его… В результате падения он умер. А ее осудили на 10 лет. Сейчас, когда юристы «Руси сидящей» изучают дело Анны Беловой, выяснилось, что местные полицейские повесили на нее еще несколько дел. Помимо прочего, ее обвинили в том, что она в одиночку плечом выбила железную дверь и совершила кражу — вынесла из квартиры видеотехнику. За это Анне добавили еще пять лет.

«Русь сидящая» сейчас занимается тем, чтобы как можно скорее вытащить Юлину маму из тюрьмы.

Когда Анна выйдет на свободу, государство ей выдаст 700 рублей. И все. А чтобы забрать ребенка из детского дома, ей нужно будет устроиться на работу и снять подходящее жилье, которое будет одобрено представителями местных органов опеки. Вопрос в том, возникнет ли тогда у Анны желание забрать Юлю?

Серьезное решение

Фильм закончился. Члены съемочной группы объяснили, что, когда съемки были завершены и кинематографисты уехали в Москву, администрация ИК приняла решение снова разделить мать и дочь Беловых.

И я вдруг с ужасающей ясностью поняла, что ребенок опять остался без матери. Хотя известно, что на тот момент в той зоне были свободные комнаты для совместного проживания мамы и девочки.

С ними обошлись так, как будто Анна и Юля — вещи. Захотели — дали маме дочку, не захотели — отобрали. Я понимала: еще чуть-чуть, и Юлю отправят в детский дом. Я тогда сказала своей подруге: «Хочу забрать Юлю». — «Подумай хорошенько», — ответила она мне.

Я подумала и начала действовать. Познакомилась с режиссером фильма, поговорила с Марией Ноэль. (Активистка «Руси сидящей». — Прим. «ДО».) Выяснила, как можно сделать временную опеку над Юлей. Я с самого начала не хотела становиться ей мамой. Понимала, что рано или поздно Анна выйдет на свободу. И, возможно, захочет вернуть себе дочь…

Трудности с опекой

Я поехала в поселок Явас, чтобы встретиться с Анной. Ведь без ее согласия я не могла начать оформление документов на опекунство над ее дочерью. Аня меня выслушала, думала и дала свое согласие. Но это было только началом истории.

Дело в том, что сейчас у меня в опеке моя дальняя родственница, 13-летняя Наташа. Ее родители отказались от девочки, им не на что было содержать ее. Поэтому мы посовещались с моей мамой и решили забрать Наташу к нам домой. Это произошло 11 лет назад. Но до последнего времени я на нее опеку не оформила.

Я трижды ходила в органы опеки, и каждый раз после общения с чиновниками у меня опускались руки. Я злилась и отступала. В этом году, в феврале, Наташе исполнится 14 лет, ей надо будет получать паспорт и прописку. А тут еще история с Юлей, которую я хотела забрать из тюрьмы… В общем, решила оформить опеку сразу над обеими девочками. Это стоило мне времени и нервов. Но я добилась своего.

Отдельная история — общение с органами опеки в Явасе. Это же скандал — отдавать ребенка не родственникам, а чужим людям. Я показала чиновникам разрешение на опеку, которое мне подписала мама Юли, они ничуть не воодушивились. «Мама, говорите, разрешила? Да она в тюрьме сидит, кто ее будет спрашивать, — сказали мне. — Мы сейчас родственников девочки поищем». Нашли сестру и брата Анны, но им была безразлична судьба племянницы…

Так пять месяцев спустя к нашей московской квартире появилась Юля Белова.

Юля дома

Я привезла Юлю домой, и началась наша жизнь. В первые дни она не могла поймать мой взгляд, сфокусироваться на каком-то предмете. Она была вся в себе или ее взгляд блуждал где-то в пространстве.

Сейчас, спустя время, она стала гораздо спокойнее. Ей можно дать в руки книжку, и она ее не разорвет пополам, как было раньше. В первые дни я ужасно пугалась, когда Юля подходила к стенке и начинала биться о нее головой. Буквально. Когда я пыталась отвести ее от стены, становилось еще хуже — она громко протестовала. Тогда я стала подставлять руку, оберегая ее голову от ударов.

А как она плакала, сжимая ладошками уши, когда мы ее купали первый раз. Сейчас она полюбила воду и уже не рыдает безутешно от купаний. Она хорошо ест, обожает глазированные сырки и шоколад. Теперь дома у меня есть стратегический запас того и другого. Но при ее невероятном аппетите она остается очень маленькой худышкой. Все вещи с нее сваливаются.

Ангел из дома ребенка

Мы решили подарить Юле коляску для кукол. Утром, как только она проснулась, мы показали ей подарок. Она распахнула свои огромные голубые глаза и сказала: «Коляска, моя…» В этом было столько эмоций!

Раньше я много ездила как волонтер по детским домам. И видела, как там живут дети. Им всем не хватает внимания и ласки. Поэтому они становятся озлобленными и жестокими. Когда мы привозили детдомовским детям подарки, они их брали с удовольствием, но ни один не поблагодарил нас. Думаю, дело не в том, что дети неблагодарны. Просто им это чувство незнакомо…

Сейчас Юля привыкает к тому, что у нее появились собственные вещи. Ведь в доме ребенка в тюрьме не было ничего, что бы принадлежало только ей. Она с игрушечной коляской, которую мы ей подарили, не расстается уже несколько недель.

Я поняла также, что нельзя ничего у Юли отнимать. Первое время, когда мы пытались что-то забрать у нее, девочка бросалась на пол в истерике, кричала, топала ножками, пыталась сорвать сандалики… Мы пришли к выводу: даже если то, что Юля схватила, представляет для нее опасность, надо дать ей возможность походить с этой вещью. Она, например, почему-то любит надевать на голову полиэтиленовые пакеты. Я даю Юле походить так какое-то время и потом, когда вижу, что пакет ей наскучил, отвлекаю ее, переключая внимание на что-то другое, снимаю с нее пакет и незаметно убираю его.

Аня, мама Юли, регулярно нам звонит из тюрьмы. Она плачет, скучает по дочке. Это хорошо. Это значит, что у нее сохранился материнский инстинкт. В первые дни после нашего с Юлей отъезда она в телефонном разговоре призналась: «Мне тяжело без Юли». Но она понимает, что дочке с нами лучше, чем в тюрьме.

Я с нетерпением жду, когда у Юли отрастут волосы и мы избавимся от этой детдомовской стрижки. И станет наш ангел из дома ребенка обычной домашней девочкой…

Таких, как эта малышка, в России, по данным Федеральной службы исполнения наказаний на май 2005 года, числятся 544 ребенка. Все они содержатся в 11 тюремных детских учреждениях.

Приговор на двоих

Интерес к младенцам в зонах вспыхивает периодически. О них вдруг вспоминают журналисты, чиновники, правозащитники. В прессе появляются пространные рассуждения на тему как плохо, если первое, что видит младенец, - это охранник на вышке. Подобные всплески интересов обычно бывают приурочены к двум событиям - большому и маленькому. Большой - это грядущая амнистия, а маленький - визит очередного крупного чиновника в женскую зону, где есть ясли для младенцев. Оба события бывают нечасто.

Споры - хорошо или плохо начать жизнь с колонии интересуют многих, кроме самих матерей-заключенных и тех, кто работает в колониях с детьми. Для них рождение или первые годы жизни младенца за колючей проволокой - просто жизнь.

В среднем по России за год в местах лишения свободы рождается полтора десятка ребятишек. Остальных мамы привозят с собой. По закону, если у осужденной есть дети в возрасте до трех лет, то она имеет право либо оставить ребенка на попечение родных, либо взять его с собой. Та же ситуация и с теми, кто попадает в места лишения свободы будучи беременной. Такие женщины после рождения могут передать младенца родственникам, а могут оставить при себе. Чаще всего оставляют. Причин несколько. Во-первых, ребенок все время заключения будет рядом, а дома часто элементарно некому за ним ухаживать. А тут, на зоне, с малышом можно ежедневно общаться. Это, если так можно выразиться, бескорыстная причина. Но есть и корыстная. Режим для мамочки и просто осужденной женщины в местах лишения свободы - это две большие разницы.

Декрет по статье

Беременные женщины попадают за решетку не так уж и редко. Ожидание малыша не считается состоянием, при котором в тюрьму не посадят. Если преступление небольшой тяжести, то могут до суда оставить на свободе, учитывая состояние. И это, пожалуй, все "льготы". Остальные послабления и без кавычек будут на зоне.

Что делать с будущими и уже состоявшимися мамами, которые оказались за решеткой, регламентирует закон. Там расписано все, вплоть до мелочей:

"В местах содержания под стражей для беременных и женщин, имеющих при себе детей, создаются улучшенные материально-бытовые условия, организуется специализированное медицинское обслуживание, устанавливаются повышенные нормы питания и вещевого обеспечения. Не допускается ограничение продолжительности ежедневных прогулок. Не может быть применено в качестве взыскания водворение в карцер..."

В общем, существующие правила содержания таких женщин, конечно, комфортнее, чем у остальных сиделиц. Ведь сажать их можно только в камеры, где содержатся матери с детьми и беременные. Кровати в камерах должны быть только одноярусные, окна с решетками, но без жалюзи...

Хотя правильность законов, как водится у нас, компенсируется не всегда их скрупулезным исполнением. Это касается в первую очередь не колоний, а следственных изоляторов. Там обычно напряженка с местами и количеством сидящих.

Впервые про беременную женщину за решеткой упомянуло Соборное Уложение в 1649 году. Это Уложение - прообраз нынешнего Уголовного кодекса. По нему, женщину, ожидающую ребенка, можно было не только арестовывать, но и казнить. Кстати, именно в связи с беременными впервые в России появилось такое понятие, как отсрочка исполнения приговора. Так вот, по древнему закону, казнить женщину было можно, но с отсрочкой до родов. А после рождения малыша - пожалуйста. В том Уложении казнь вообще была предусмотрена за шесть десятков преступлений.

Приговор почти не слышен

Но до того момента, пока маленький человек попадет за решетку, он может выслушать и приговор.

Из рассказа Елены В.:

Суд начался, когда Оленьке было три месяца. Оставить ее в камере было некому. Медсестра ни одна не согласилась побыть с ребенком, для них это не обязанность, а оставить чужой зэчке стремно. Кто знает, что от нее можно ждать. Всю неделю, пока шли слушания, нас возили в суд. Был разгар лета. Духотища. С молоком у меня проблема, так что надо было все возить в бутылочках. А оно от жары сворачивалось. Перепеленать тоже негде. Ребенок все время на руках орал, а судья даже сидеть не разрешала. Показания надо было давать стоя с Ольгой на руках. Весь суд прошел для меня как в тумане. Ни отвечать, ни спрашивать, ни говорить, а уж тем более думать в такой ситуации я не могла. Ребенок не замолкал, я дергалась, а судья не прервалась ни на минуту...

Кстати, при отправке в суд подсудимого положено обыскивать, как и при возвращении. Елена рассказала, что ребенка всякий раз тоже обыскивали. По настоящему отдохнула Елена, по ее словам, лишь на зоне, когда Оля попала в тамошний садик.

К слову, не у всех женщин нет выбора - брать или не брать младенца в суд. Многие берут лишь для того, чтобы получить, как им кажется, возможность более легкого приговора. Повлиял ли ребенок на срок матери, установить не удалось.

Мадонна в законе

Для обывателя, не связанного с местами лишения свободы, уже сам факт, что где-то дети растут и делают первые шаги за колючей проволокой, - шок и ужас. С одной стороны, это действительно так. Но у каждой медали есть обратная сторона. Существует такая и у тюремного детства.

Лучше всего о нем могут рассказать сами работники домов ребенка в зонах. По их словам, нормальные матери, которые трясутся в колонии за свое чадо, мечтают выйти на свободу с ребенком и дать ему нормальное детство, конечно, есть, но их не большинство. Для многих воспитанников здешних домов малютки выбор стоял весьма простой - жизнь в колонии или смерть на воле. Образ жизни определенной категории беременных женщин и молодых мам "на гражданке" не предполагает нормального питания, отказа от алкоголя и наркотиков, регулярного посещения врача, режима...

У детей некоторых мамаш первые годы жизни в тюремном садике, может быть, самые счастливые

Когда в колонию самой ближайшей к столице области привезли Эльвиру К. с годовалым малышом, то здешним врачам в доме малютки стало по-настоящему плохо. Истощенный, в болячках и каких-то язвах младенец не мог даже плакать. Его выхаживали несколько месяцев. Оказалось, что на воле горе-мамаше было совсем не до Юрика. Она лишь изредка "кормила" его... хлебом, размоченным в водке, чтобы больше спал и не мешал жить матери и ее гостям.

Сегодня Юра совершенно нормальный карапуз с пухлыми щечками, который называет мамой всех здешних женщин. А свою настоящую - нет. Она просто к нему не ходит, а в выделенное для посещения детей время предпочитает перекурить на лавочке с товарками. Здешние нянечки говорят, что если Эльвира, выйдя на свободу через полгода, заберет ребенка с собой, то он, скорее всего, погибнет. Судимость у Эльвиры далеко не первая и менять свой образ жизни она не собирается.

Среди определенной категории осужденных женщин оказаться на зоне мамочкой считается чуть ли не удачей. Кормят их лучше, врачи ближе, работу дают не тяжелую. С семи месяцев беременности, как и на воле, положен декретный отпуск.

По закону, держать малыша в доме малютки при колонии можно до трех лет. Потом, как предполагается, их или отдадут родственникам, или отправят в интернат на воле. Но сплошь и рядом руководство колоний идет навстречу, если матери сидеть недолго и если она попросит не отправлять ребенка. Задерживают детей по просьбе матери и на год, и больше.

Детки в клетке

У детей плохих мамаш первые годы жизни в тюремном садике, может быть, самые счастливые в детстве. Звучит парадоксально, но это так. И вот почему. Как правило, малышей в таких домах малютки при зонах не больше десятка. Персонал - врачи, няни, воспитатели набирают из местных жительниц. Располагаются колонии для мам с детьми в глубинке, где часто никакой другой работы нет. Поэтому местные женщины трудом в колонии дорожат, ведь другой не найти. Текучки кадров не наблюдается. Мать лишь посещает ребенка. А обслуживают его - кормят, моют, лечат, встают по ночам, меняют ползунки сотрудники дома малютки. Как они говорят, многие из здешних мамочек никогда столько внимания детям уделять не будут. Все материальные расходы на жизнь и лечение детей берет на себя государство. Красть за колючей проволокой в зоне невозможно. Так что здешние дети питаются зачастую лучше, чем многие их сверстники в аналогичных домах на воле.

По словам работников таких домов малютки, серьезная проблема у них только одна - игрушки. Да-да, остро не хватает плюшевых мишек и розовых пупсов. Просто для всего остального есть статьи в бюджете колонии, а для погремушки - нет. Хотя в дар принимать игрушки им позволено. И яркие зайчики, и мячики у детей есть, но их мало и все они - дареные.

Во всех женских зонах для мам с детьми после обеда расписание жизни колонии совпадает с расписанием дня в здешнем садике. Предполагается, что с обеда матери будут общаться с детьми. Но это лишь предполагается. Обязаловки никакой нет. Есть желание - приходи к ребенку, нет желания - свободна. Некоторые мамы и не ходят. Даже на кормление грудью. Но отказ от ребенка не пишет ни одна.

Дело в том, что женщина с малышом в зоне это прямая дорога к амнистии или уменьшению срока.

У всех женщин зоны до сих пор в памяти амнистия начала 2002 года. Тогда помилование коснулось 14 тысяч женщин-матерей. Обошли лишь тех, кто был неоднократно судим или совершил тяжкое преступление.

Отказнички

Для Ирины В. из небольшого сибирского городка осталось, как говорят в армии, "сто дней до приказа". Она практически полностью отбыла свой срок. И уже собирается на волю. Ее маленький сын на волю не выйдет. По крайней мере в ближайшее время. Ирина из стаи мамаш-кукушек. Сына она в доме малютки вниманием не баловала. Объяснив персоналу просто: "Чтоб не привыкать...". Да и сын у нее далеко не первый ребенок. Из трех детей женщины, на воле она родила только старшую дочь. Но где девочка сейчас не знает. Ее лишили родительских прав спустя год после родов за то, что по пьяному делу "забыла" зимой в сквере ребенка на лавочке. Малышке повезло, что в мире есть собачники, которые по вечерам выгуливают псов по темным скверам. Собака и нашла ее. Иначе замерзшего ребенка обнаружили бы лишь утром.

Всех своих детей Ирина подарила государству. Последнего тоже. Отказ она напишет только перед самым выходом, иначе нормальные матери могут устроить ей соответствующие "проводы". Кстати, большинство таких кукушек ждут для подписания отказа именно последнего дня. И практически все отказывающиеся - это женщины, которые уже имели детей.

Ребенка из зоны в таком случае передадут в обычный интернат, и его может усыновить любая семья. Никаких ограничений или специальных процедур для усыновления детишек из зоны не предусмотрено. Но почему-то именно "зоновских" детей усыновляют меньше всего... И среди них самый большой процент тех, кто потом возвращается за колючую проволоку без облегченного режима.

Мария Ноэль, соавтор и руководитель программы «Тюремные дети», рассказала о том положении, в котором находятся новорожденные дети и матери. Для Марии эта личная тема, так как она попала в тюрьму на пятом месяце беременности.

– Как маленький ребенок может оказаться в тюрьме?

– Дети попадают в тюрьму только одним образом – когда они там рождаются. Рождается в тюрьме ребенок, когда беременная подследственная или осужденная находится в следственном изоляторе или уже в колонии. Также женщина может забеременеть на свидании. Взять своего маленького ребенка в тюрьму невозможно. По сути, это осуществимо, но правоприменительной практики на сегодняшний день нет. У нас были случаи, когда сажали маму, у которой ребенок только что родился, и их разлучили.

– Ребенок рождается в условиях тюрьме, и что с ним происходит дальше? Он живет вместе с матерью или в доме малютки?

– Совместное проживание в тюрьме – это понятие относительное. Сейчас в российских тюрьмах имеется около 200 мест совместного проживания. На данный момент существует 13 колоний с домами ребенка, общая наполняемость которых составляет от 800 до 900 мест. Есть совсем небольшие дома ребёнка, есть такие, которые рассчитаны на 100 – 120 человек. К сожалению, наша правоохранительная система и судебные органы работают так, что эти места всегда наполняются. В среднем ежегодно в домах ребенка при колониях находятся около 800 человек.

В случае СИЗО, как правило, заключенная рожает под конвоем в каком-то из городских роддомов. До сих пор в маленьких городах или там, где есть проблемы с организацией конвоя, встречается такая практика, когда женщину приковывают наручниками во время родов, если рядом с ней не присутствуют 3 сопровождающих. Такие истории мне известны. Следственный изолятор объясняет приковывание наручниками как меру предосторожности в случае отсутствия конвоя. Но точной статистики не существует. Поэтому сейчас мы начинаем исследование, в результате которого планируем выяснить, в том числе, сколько осужденных женщин приковывались к кроватям во время родов.

Женщина в тюрьме.jpg

После родов, если женщина ещё остаётся в СИЗО, возможны два варианта развития событий. Везде, конечно, всё происходит по-разному. Везде свои порядки. Там, где хотя бы немного чтут права человека, женщина остается в роддоме на то время, которое необходимо для восстановления. Если роды прошли нормально, то подследственная находится в роддоме 3-4 дня, как и положено. В случае родов через кесарево сечение осужденная остается в роддоме до того времени, пока не снимут швы. В это время ребенок находится в палате с матерью под конвоем. И это самый "приятный" вариант развития событий. Потому что есть и другой, второй вариант, когда маму после родов сразу увозят в СИЗО. Помещают там в больницу, которая является в действительности той же тюрьмой. Просто там присутствует какой-то врач. Ребенка привозят к матери уже потом, когда ему проведены все необходимые послеродовые процедуры. В данном случае ребенок лишается грудного вскармливания на время разлуки с мамой.

Когда мать уже осуждена и находится в колонии, сценарий может быть немного другим. Из 13 женских колоний, расположенных на территории России, всего 2 имеют роддома, построенные специально для заключенных рожениц. Это колонии в Челябинске и «ИК-2» в Мордовии. Если в колонии не предусмотрено совместное проживание, то мать и ребенка, спустя то малое время, которое им положено провести вместе, разлучают. Ребенка передают в дом ребенка, а мать возвращается в отряд. Мать может ходить на кормления 6 раз в день. Разлучение матери и ребенка не позволяет выработать удобный ее ребенку график питания. От стрессов и из-за многих других факторов молоко может пропасть. Согласитесь, даже с точки зрения грудного вскармливания, такой режим не гуманен, а с точки зрения акта заботы, пробуждения материнского инстинкта, а, как известно, не у всех он изначально есть, это пагубно. Естественно, эта жестокая система больнее всего затрагивает ребенка, поскольку такой ребенок заранее дискриминирован. Он лишен материнской любви.

– Расскажите, что собой представляет вариант совместного проживания в тюрьме и кто получает такую привилегию – жить со своим ребенком в российских колониях?

– Совместное проживание – это то же, что и жизнь с ребенком дома. Мама находится всё время рядом. К счастью, сейчас намечается позитивная тенденция. Во ФСИН появился очень хороший врач, которая декларирует (и руководство зачастую её поддерживает) переведение максимального количества мест на совместное проживание. Ведь статистика и их внутренние, какие бы то ни было, исследования, по заболеваемости, по рецидивам, отличаются на 2 порядка. Заболеваемость детей, рожденных в тюрьме, при совместном проживании снижается на 43%. И 200 мест совместного проживания на 800 мест, о которых я говорила ранее – существуют. Но это не означает, что мамы в какой-то одной колонии живут со своими детьми все вместе. Нет. К сожалению, выделено лишь небольшое количество мест в каждой колонии. За место жить рядом с ребенком происходит в каких-то случаях борьба, в каких-то – манипуляция, когда женщина должна доказать, что она хорошая мать. Ребенка никто, естественно, спрашивать не будет, потому что он очень маленький. В этот момент о его правах все как-то забывают. И получается так, что по какой-то причине, если, например, мама курит, – она автоматически признается плохой матерью и не имеет права жить рядом с ребенком, а у ребенка, получается, нет права на её любовь. Я специально утрирую, но смысл такой.

МарияНоэль сподопечными вколонии впоселке Явас_.jpg

– Каковы бытовые условия при совместном проживании?

– Представьте себе общежитие комнат на 8-10. Вот это примерно то же самое. У мамы с ребенком cвоя комната в огороженном от остальной территории месте и КПП. Там ты живешь как в комнате общежитии. Я не скажу за все колонии, видела комнаты совместного проживания только в колонии «ИК-2» в поселке Явас в Мордовии и в Челябинской «ИК-5». В Мордовии это простые маленькие комнаты, без воды, без газовых плиток. В Челябинске в комнате есть вода. Это просто комнатка, в которой женщина имеет возможность жить рядом со своим ребенком. Но, пожалуй, большего и не надо. Смысл не в бытовых условиях. Ребенку первого года жизни вообще не важно, где он находится. Мама – его дом в этот период. Ему всё равно, есть в комнате вода или нет воды.

Это нам с точки зрения критического мышления, удобства и эстетического восприятия такие моменты могут показаться важными. Многие комиссии также воспринимают бытовые условия предвзято: «Ах, у них не такие игрушки. Ах, не такие пеленки». Это все, простите, ерунда. Самое главное для ребенка первых лет жизни – это мама и многочисленные акты заботы. Важно, чтобы мама встала ночью, поменяла подгузник, подмыла, отреагировала на прорезывание зубов и так далее. Все это тепло, впитанное в младенчестве, в дальнейшем делает ребенка более устойчивым в жизни.

На работу судимых женщин никто не берет

– Что представляет собой идея фостерной семьи, которую вы начали воплощать в жизнь в рамках программы "Тюремные дети"?

– Когда ребенку исполняется три года, он должен покинуть зону. Если у него на свободе нет родственников или у родственников нет возможности выполнить условия опекунства, то ребенка переводят в детский дом. Как правило, если ребенок уехал в детский дом, а у мамы остался еще большой срок, к примеру, 4 или 5 лет, велика вероятность, что ребенок в детском доме и останется. Смотрите, что получается. Когда мама выходит на свободу, у неё, как правило, нет работы. Вообще, на работу судимых женщин никто не берет. И даже каких-то особых видов работ, в которых эти женщины могут социализироваться, чувствовать себя полноценными людьми, у нас в стране нет. Не существует социальной реабилитации заключенных, – психологически бывших заключенных, отдавших долг, получивших возмездие. Казалось бы, за что дальше наказывать. Но они оказываются даже уже не людьми второго сорта. Это люди, которым просто некуда деваться. В таких условиях нужно обладать огромной силой воли, чтобы забрать ребенка из детского дома. Однако, чтобы забрать ребенка, нужно позаботиться о наличии справок: о месте жительства, о том, что тебя приняли на работу. Получается замкнутый круг.

Еще более ужасно, что ребенка из детского дома не возят на свидания. Возможен вариант телефонных переговоров, когда мама звонит в детский дом или в семейный детский дом. Но никогда, по крайней мере я не знаю таких случаев, детский дом не возит детей на свидания с матерью. В действительности ребенок может очень часто видеться с мамой и поддерживать связь с ней. Короткие свидания разрешены раз в два месяца, длительные – раз в три месяца. То есть можно за год увидеться со своим ребенком много раз. Но детские дома этого не делают. Не хватает персонала, возможно, нет волонтеров. И они не очень задумываются над этим, решая, что, попав в их стены, ребенок принадлежит детдому. Не существует особой эмпатии. Никто не озадачивается тем, чтобы поддерживать связь между матерью и ребенком. Для этого, собственно, мы активно продвигаем программу фостерной семьи ("фостер" – от англ. foster – опека, забота).

Ребенок в тюрьме.jpg

Мы находим семьи, которые хотели бы взять ребенка на время. Это временная опека. У фостерной семьи или фостерной мамы должен быть определенный настрой. Они знают о правилах, главное из которых – нельзя допустить того, чтобы ребенок забыл маму, обязательно надо рассказывать ему, что мама есть, она его любит, постоянно напоминать о ней. И, конечно, мы не запрещаем, но рекомендуем, чтобы ребенок не называл фостерную маму «мамой». Она может быть мамой Наташей, мамой Галей, но есть еще родная мама, которую зовут по-другому. Это достаточно серьезное решение – понимать, что ты возьмешь ребенка и должен будешь его потом отдать. Опять же, непонятно, в какие условия ты его будешь возвращать. Но вот, например, наша первая фостерная мама Наташа Кудрявцева руководствуется только одним: "А что, лучше чтобы он поехал в детский дом? Я как-нибудь справлюсь с этим моментом. Я буду лучше в дальнейшем им помогать". Конечно, фостерные родители по сути волонтеры.

– Существуют какие-то юридические сложности при оформлении фостерства? Помогают ли вам в проведении программы государственные органы?

– Есть законы, которые позволяют нам говорить об успехе. Закон об опеке и попечительстве позволяет оформление опеки по договору, которую можно называть фостерством. Существует и временная опека. По крайней мере, все законодательные и правоприменительные моменты позволяют осуществить такую опеку. Конечно, в органах опеки на местах сидят разные люди, с ними приходится по-разному разговаривать, очень часто приходится привлекать юристов, потому что отдать ребенка не родственникам – не принято. Мы не можем пока говорить о какой-то динамике, поскольку пока что у нас всего две сложившихся фостерных семьи. Дело в том, что довольно сложно получать информацию из тюрьмы. Ни опека, ни ФСИН не имеют права предоставлять нам информацию о том, какие дети останутся без попечения, а какие поедут в детский дом, потому что у этих детей есть мамы. Таким образом, эти дети не могут появиться в базах данных детей, оставшихся без попечения или отказников. И здесь наша задача «узнать» выполнима только тогда, когда мы поговорим с самими мамами. Поэтому мы сами добываем информацию напрямую из колоний.

Сейчас мы начали проводить исследование. Надеюсь, что к Новому году, если получится побывать во всех колониях, у нас будет более-менее полная информация. Можно, конечно, пользоваться помощью правозащитников, местных ОНК (Общественной наблюдательной комиссии, – прим. редакции), но, к сожалению, не везде есть нормальные ОНК. Где есть – там мы с ними сотрудничаем. А где нет – едем сами. Лучше, бесспорно, везде ездить самим. На местах о нашей программе знают. Поэтому процедура проста. Мы едем в колонию, делаем обычный запрос с просьбой разрешить проход в колонию с просветительскими и исследовательскими целями. Работа кропотливая, энергоемкая, но стоит того. Если её не сделать, у нас не будет полной картины происходящего.

Фото Марины Кругляковой

Фото Марины Кругляковой

– Кто те люди, которые решаются стать фостерными родителями? Как они узнают о программе? Это бывшие заключенные, люди "в теме"?

– Дело в том, что о тюрьме и о материнстве в тюрьме мы начали говорить год назад. То есть сейчас более-менее кто-то, люди "в теме", как вы сказали, уже об этом знает. Широкая общественность не знает об этой теме ничего. Поэтому мы стараемся заручиться поддержкой людей, которые занимаются другими детьми. Мы работаем с Леной Альшанской (Президент Благотворительного Фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам" , – прим. редакции) . Наша программа фостерства ей очень интересна. Когда мы будем институализировать фостерство, то планируем тесно сотрудничать.

Еще мы думаем о сотрудничестве в рамках договора как по психологической поддержке, так и по воспитанию тренеров, психологов фостерных родителей для таких детей и по многим другим аспектам. На данный момент, поскольку нам надо уладить еще много бюрократических вопросов, мы работаем как волонтеры. Сейчас мы подготавливаем почву и ведем просветительскую работу. Для просветительской работы сделан, конечно, мизер. Снят один фильм. Мы ездим с ним по России и показываем. Я пишу об этом в средствах массовой информации. Коллеги об этом пишут. Но это же капля в море. Естественно, пока что нашу деятельность нельзя назвать огромной государственной программой. Честно говоря, я и не хотела бы, чтобы государство нам в этом сильно помогало. Ведь ничего хорошего пока в отношении детей государство не сделало. А здесь мы хоть немного спокойны. Есть материнские права, есть матери, не лишенные родительских прав. Мы очень многое можем сделать, если нам не мешать. Нынешняя активная законодательная помощь нам бы сейчас, cкорее, помешала.

– С чего началась программа фостерства? Её исток в вашей личной истории?

– Да, это была моя личная история. Я была подследственной, находясь на пятом месяце беременности. Как для любого человека, который вообще не знает ничего о тюрьме и арестах, невозможно себе представить, как можно арестовать беременную женщину. Учитывая заказной характер дела, экономическую статью, а не убийство, для меня все произошедшее было шоком. Тяжелая беременность вместе с родами под конвоем (слава Богу, у меня было кесарево, я спала, и врачи посчитали, что конвой – это мерзость и дикость, и не пустили его в операционную), нахождение в запертом помещении, невозможность сделать ребенку вовремя прививку (несколько раз я объявляла голодовки, чтобы ребенку сделали прививки), резкое прекращение грудного вскармливания после того, как меня перевели в колонию, поскольку мы жили с ребенком отдельно, – перенеся всё это и многое другое, я сказала: «Ребята, так не будет. Вот просто не будет. Рано или поздно я выйду на свободу и буду говорить и что-то делать ».

Так, отбыв срок 2 года 8 месяцев, я была освобождена. Вскоре начала общаться с Ольгой Романовой из "Руси cидящей" (Ольга Романова – руководитель проекта «Русь сидящая» – неформального объединения, защищающего права осужденных, – прим. редакции) . Сначала наша программа «Тюремные дети» начиналась внутри «Руси Сидящей», затем отделилась по организационным соображениям. Мы продолжаем сотрудничать. Соавтор проекта – Светлана Бахмина, которая, как вы знаете, тоже инсайдер (Светлана Бахмина – юрист, была осуждена в 2006 году по статье 160 УК РФ («Присвоение или растрата») в рамках дела «ЮКОСа») . Поскольку мы инсайдеры, мы знаем, как там внутри, и нам легче разговаривать с заключенными. Мы знаем быт, нравы, привычки. К слову, ни один исследователь не скажет, врет вам женщина или говорит правду. Заключенные женщины не склонны открывать душу, если ты не знаешь каких-то ключевых точек. Поэтому нам проще в этом смысле. Самым сложным было перешагнуть сам момент и сказать: "Вы знаете, я этим занимаюсь, потому что я это пережила".

– Думаю, многие заключенные женщины мечтают, выйдя за пределы зоны, забыть о том, что было, как о страшном сне.

– Вот именно из-за того, что многие освободившиеся забывают о периоде заключения, как о страшном сне, всё и остаётся по-старому.

– Как у вас происходило воссоединение с младшим ребенком, находившимся в период заключения в детском доме и старшими детьми, которые росли отдельно от вас на свободе?

– С младшим я не расставалась. Воссоединение со старшими детьми начинается только сейчас, спустя 6 лет после моего освобождения, поскольку женщине вообще очень сложно полностью восстановиться после тюрьмы. Психологически ты уже абсолютно точно не тот человек, которым был до зоны. Это отмечают и мужчины. Но мужчины более приспособлены к экстремальным условиям. Женщине жизнь в тюрьме вынести сложнее.

Нахождение в условиях зоны в течение более чем полутора лет производит необратимые изменения в человеке. С точки зрения психологии точно, не знаю, как с точки зрения психики. Для меня время в тюрьме было очень тяжелым, и я его очень хорошо помню. Но я не воспринимаю его, как какой-то ужас, кошмар. Просто я так жила какое-то время. И к такому привыкаешь, к сожалению.

– Как происходило общение с младшим сыном, когда вы отбывали срок в колонии?

– Я была в следственном изоляторе до его 9 месяцев. Нас этапировали в колонию, когда Вадиму исполнилось 9 месяцев. После этапа, этого жуткого столыпинского вагона, конечно, у меня стало меньше молока. Молоко вырабатывается, когда ребенок начинает сосать грудь. Как вы знаете, сцеживание в 9 месяцев уже не работает. А там был такой фильтр, как контрольное сцеживание. Представьте, столыпинский вагон, в 9 вечера тебя привезли в колонию, а в 6 утра тебе надо пойти на контрольное сцеживание. Словом, так мой ребенок остался без молока. Ну, хотя бы 9 месяцев я прокормила ребенка грудью.

Затем сына перевели в дом ребенка, а я была в отряде. Через полгода я устроилась работать в дом ребенка нянечкой. Видела его чаще. У мам есть возможность работать в домах ребенка при колониях. Я работала бесплатно, но на тот момент это не играло никакой роли. Главное, я была рядом с сыном.

– Что для вас стало самым сложным испытанием в период заключения?

– Знаете, там все сложно. Там любой шаг отличается от нормальной жизни. Женской по крайней мере точно. Взять гигиену, например. Мыться на зоне можно один раз в неделю. Конечно, женщины как-то выкручиваются. Всё зависит от порядков. Если брать бытовые условия, то они ужасны.

– Что-то изменилось в бытовом плане в женских колониях с момента вашего освобождения?

– Сейчас по-прежнему везде ужасно. Я была в нескольких колониях с разной степенью ужасности. В Мордовии совсем ужасно. Самая приличная колония в Челябинске. Лично знаю их медицинскую службу, которая отвечает за дом ребенка.

– Какими силами вы сейчас организуете работу проекта "Тюремные дети"?

– Невозможно делать всю работу из Москвы. Хабаровск находится вообще на другом конце мира. То же самое касается Барнаула, Красноярска. Они все очень далеко. Поэтому сейчас мы ездим с премьерными показами фильма "Анатомия любви" (документальный фильм о заключенной матери режиссера Натальи Кадыровой, – прим. редакции). Я выбрала его из множества фильмов, поскольку увидела, что режиссер понимает, о чем она говорит и понимает проблему. Идея фильма очень проста. Нельзя лишать ребенка возможности быть рядом с матерью. Не надо думать ни о чем, кроме него, в этот период. И даже если ради этого его нужно поселить с кому-то кажущейся плохой мамой, то это того стоит. Поскольку человек – мама – меняется на глазах. На протяжении фильма видно, какие перемены происходят с главной героиней.

Когда мы показываем этот фильм, то приглашаем всех, кто занимается людьми в трудных ситуациях так или иначе: местных волонтеров, всех, кому интересна и кого волнует наша тема. Мы ставим перед ними задачу создать сообщество для поиска фостерных семей там же, в регионах. Если посмотреть демографически, то в Хабаровске сидят из Хабаровского края. Допустим, фостер заберет ребенка из Хабаровска в Москву. И никаких свиданий с мамой не будет. Билеты стоят огромных денег. Можно, конечно, все это организовать, но зачем, если есть возможность найти фостерную семью на месте.

В регионе, где расположена колония, мы организовываем рабочую группу, которая может действовать с нашей помощью. Во всех регионах страны по-разному. Где-то муниципальная власть так или иначе готова помогать. Не везде всё так плохо, как это кажется из Москвы.

Наш проект «Тюремные дети» – это мощное решение вопроса преступности, не только малолетней. Как правило, большинство детей в «малолетку» – тюрьму для малолетних – попадают из детских домов, а потом, опять же, как правило, оказываются уже во взрослой тюрьме, потому что это тот опыт, который как раз не впитан с молоком матери, это то, что воспитано окружением. Детдомовский ребенок в 60% cлучаев попадает в колонию для несовершеннолетних. И через 20 лет можно посмотреть, что у нас получилось. Это такой эксперимент в динамике. Его результаты невозможно предсказать. Они зависят от того, как устроится жизнь данного конкретного ребенка, как устроится жизнь его мамы. Наша миссия – сделать так, чтобы вообще не было домов ребенка. Если рассматривать проживание ребенка вместе с матерью на зоне, нормальным можно считать наполняемость от 10 до 50 детей, при условии, что они живут вместе с мамой, но никак не сегодняшние 800 детей ежегодно, которые находятся преимущественно в домах ребенка при колониях.

– Кому в настоящий момент помогает ваш проект и скольким детям и матерям уже удалось помочь?

– Мы хотим доделать работу по Хабаровской колонии. Получилось так, что показывая там недавно фильм, мы не смогли из-за определенных организационных проблем побывать в колонии. Поэтому сейчас планируем слетать в Хабаровск еще раз, и закончить, что начали: выполнить просветительскую задачу в колонии, выпустить ряд интервью в прессе. В Хабаровске, кстати, есть отделение Красного креста, которое помогает женщинам в колониях. Пожалуй, только они и работали там до нас.

Сейчас мы работаем с 3 семьями. Одна семья – это как раз дочка героини фильма «Анатомия любви». Вторая семья – это семья на восстановлении. Мама Надежда Мальцева, которая освободилась и находится на реабилитации. И есть мальчик – Ярослав Гуров, он в Челябинске, ему уже 7 лет, – в школу нужно идти. Он пережил больше всех упомянутых детей: родился в тюрьме, потом был с мамой, у неё был маленький срок заключения. Маму снова посадили, Ярика поместили в детский дом. Из детского дома его поместили под опеку и потом снова вернули. Этот случай для нас самый тяжелый.

– Как, по-вашему, должна быть устроена жизнь матери и ребенка, находящихся в тюрьме и после освобождения?

– Рождение ребенка в тюрьме – это очень парадоксальный, но шанс. И меня очень удивляет, что сотрудники ФСИН этого не понимают. В общем-то говорить, что они что-то понимают или нет в отношении заключенных – это уже эвфемизм. Но к матери и ребенку, находящимся в тюрьме, сотрудники ФСИН относятся с сочувствием. Конечно, случаи издевательств над матерями есть, поскольку женщин на зоне воспринимают в первую очередь как преступников. Однако в целом к этой теме есть сочувствие. И именно поэтому меня удивляет, что ФСИН пока не дошла до той идеи, что перевоспитание, исправление заключенной женщины при помощи имеющейся маленькой части её семьи – это очень мощный и действенный элемент не просто манипуляций, а воспитания, дальнейшей социализации, предупреждения рецидива. Родившийся ребенок – это семья заключенной, пусть и маленькая. Все остальные на зоне лишены семьи и близкого, интимного, общения, и то, что у кого-то есть тёплый комочек, к которому можно прижаться и о котором можно заботиться, вызывает огромную зависть.

Если мама, родившая в тюрьме, прикипит к своему ребенку, она забудет обо всем на свете. У меня есть подопечные, которые отбыли наказание и сейчас находятся в состоянии реабилитации и восстановления семьи. Одна из них родила в тюрьме и жила на зоне с ребенком, на время расставалась с ним, но сейчас освободилась. Она за своего ребенка готова бороться. Она забудет обо всем на свете. Для нее семья стоит на первом месте.

Мы бы хотели, чтобы этот сильный ресурс – пробуждение материнского инстинкта – был использован. Наши основные задачи: во-первых, чтобы ребенок жил с мамой, во-вторых, не уехал в детский дом, в-третьих, чтобы они воссоединились, если им пришлось расстаться. Поверьте, две большие разницы: женщина, которая не жила с ребенком, и женщина, которая, находясь в заключении, всегда была со своим ребенком рядом.

Бесправие женщины в тюремной системе поражает: она не имеет возможности ни покормить, ни толком разглядеть своего малыша, ни восстановиться после родов. Женщину сразу отправляют обратно в СИЗО.

Дома ребенка есть при 13 исправительных колониях России. Женщин с детьми этапируют в те регионы, где дома ребенка есть.

Обычно женщинам не спешат отдавать малышей, первая встреча может состояться через неделю или даже через месяц.

В России корни системы «гулаговские», многое растёт оттуда. Система складывалась десятилетиями, меняется она с трудом.
Беременные женщины содержатся в исправительных учреждениях, где нет ни наблюдения, ни диагностики. В случае патологии сложно вовремя принять меры. Кормят их, по сути, баландой, такой же, как и всех. В жару спят в камерах на полу, чтобы прохладней было. Вот в таких ненормальных условиях содержатся беременные.

Это только «на воле» педиатр навещает малыша через две недели после родов, а затем регулярно наблюдает за его развитием. Тюремные дети такого внимания лишены.

Дети, которые родились в тюрьме формально не отбывают наказание, а значит невидимы для системы ФСИН. Они растут в экстремальных условиях тюремной системы. Лишены солнечного света, свежего воздуха, их окружают холодные стены и полы. Медицинского обеспечения и детских лекарств в СИЗО нет. Поэтому заболевших малышей сразу отправляют в городские больницы. С матерями новорожденных разлучают – это обычная порочная практика.

Детей, которые родились в колонии, которые воспитывались в условиях очень редкого общения с матерью или вообще без него, называют «серые цветы». В первый год жизни мозг человека растет необыкновенно сильно. Складываются основные параметры интеллекта. Причем интеллект бывает разных форм: социальный, эмоциональный. В это время формируется личность, а мама играет непосредственную роль в формировании этой личности в первые три года жизни. Это фундамент на всю жизнь. Отсутствие матери приводит к необратимым изменениям для растущего человека, его личности. Это проблема кричащая, ведь в нашем обществе даже мало задумываются о том, что происходит в колониях, где женщина родила ребенка, а его содержат в депривации. Что происходит с детьми в детских домах, знают уже все, об этом говорят и снимают фильмы. Что происходит с этими детьми, которые родились в местах заключения ?

«За время моего пребывания ни одна женщина не кормила грудью. Это самая распространенная и негуманная практика: женщину после родов уже через два часа увозят обратно в СИЗО или колонию, а ребёнок остается в больнице».

«Я рожала в 2002 году, думаю, мало с тех пор изменилось. Как только я заехала на тюрьму, беременная, они сразу предлагают аборт. Это обычная практика, для них мы - лишние хлопоты. Они давят, я отказываюсь. У меня два месяца срок, второй ребёнок. Двадцать восемь лет мне было, какой аборт? И при отказе они требуют подписать бумагу, что если я рожаю, то все вопросы финансовые беру на себя. Кормление там, одежду, все заботы о ребёнке. То есть, если он будет умирать с голода, а у меня не будет молока - это мои проблемы, а не вопросы тюрьмы. Прости, я нервничаю, когда всё это вспоминаю…»

«Вот смотри, тебе рожать. Они это пытаются сделать очень быстро. Всё, идут схватки, а они не вызывают машину. Потому, что везут-то тебя не на тюремной машине, а на скорой. С ней должен ехать конвой. Они понимают, что схватки могут длиться несколько часов, иногда до суток. И вот, пока по ногам у тебя кровь не потечёт, они не едут. Бывает, дают в руки какой-то груз, там камень, и заставляют тебя ходить сверху вниз, чтоб быстрее вызвать роды».

Мария Ноэль - российский журналист, правозащитник, автор проекта «Тюремные дети», женщина, которой самой пришлось выносить ребёнка находясь в СИЗО, а после - растить его в исправительной колонии: «Меня арестовали, как и многих тогда, по «заказу», и всё, что произошло дальше, было для меня полной неожиданностью, как и сама беременность». Мария Ноэль рассказала KYKY, с чем столкнётся беременная женщина, а после – молодая мать, получившая новый социальный статус - заключенная.

KYKY: На каком сроке беременности вы оказались в СИЗО?

Мария Ноэль: На пятом месяце. Вадик – мой третий ребёнок, и забеременела я каким-то чудом. За несколько лет до этого перенесла тяжёлый инсульт, и такие беременности, как моя, требуют большой осторожности. Естественно, руководство СИЗО и врачи понимали это. Ни моя смерть, ни смерть моего ребёнка им были не на руку. Они писали ходатайства в суд, пытались мне помочь. На самом деле, они, конечно, пытались помочь себе избавиться от лишних трудностей… Первое, с чего началась моя «новая жизнь» - издевательства со стороны конвоя. Нет, не физические, а эмоциональные. Я наслушалась разных вариаций на эту тему «надо было думать, когда совершала преступление», «ты ж понимала, что ты делаешь», «мамаша», ну, и так далее. Живот уже был хорошо заметен, и сам факт беременности был постоянным предметом насмешек. Так было не только со мной, это практика общепринятая: «пожурить». Все виды унижения, пожалуй, были опробованы. Я впервые столкнулась с таким отношением к женщине в целом, и в частности, к беременной. Это был шок, я всё время рыдала, а они (конвой) всё время ржали с меня.

Фотографии: Виктория Ивлева

KYKY: Ржали?

М. Н.: Понимаете, это может, странно прозвучит, но они (администрация исправительных учреждений, сотрудники системы ФСИН – прим. KYKY) неплохо относятся к детям. Что-то вроде «я бабушка - я справилась лучше». И отношение к узницам – как к несостоявшимся женщинам, таким «неприкаянным детям». Если женщина ждёт ребёнка, находясь в местах лишения свободы, этой беременности очень быстро найдут объяснение: выгода, глупость, всё, что угодно, кроме того, что этого ребёнка вы любите и ждёте. Никто не будет за вас радоваться, никто не будет вам сочувствовать. Всё, что у вас теперь есть, - вы и ребёнок, плюс те люди, которые вас ждут на воле. Единственное, что можно и нужно сделать – это понять «правила игры», а они есть. В 2011 году мы составили своеобразное пособие по беременности в СИЗО , к прочтению, что называется, рекомендовано.

Перекос в отношении к женщине связан с очень кондовой точкой зрения, советской. Уже больше 60 лет дети в местах лишения свободы содержатся отдельно от мам. Их изолируют, объясняя это «необходимостью», чтобы уберечь от «непутёвых матерей».

У нас очень длинная история, которая берёт своё начало ещё со времен ГУЛАГа. Несмотря на то, что сейчас в лагерях есть много изменений в лучшую сторону, и в целом нельзя сказать, что женщин держат совсем уж за скот, тем не менее, на подсознательном уровне система живёт традициями ГУЛАГа. Мы пережили колоссальное «расчеловечивание», а такие вещи не проходят бесследно.

KYKY: Вы рожали в тюремной больнице?

На эту тему: «Мы все – спецконтингент». Откровения осужденного

М. Н.: Я - нет. У меня было кесарево сечение, и меня оперировал один из лучших врачей Уфы. У меня амбивалентные чувства к тому, что произошло. После родов с нами в одной палате 24 часа в сутки находилось три человека из конвоя… Через какое-то время эти люди перестают восприниматься как чужие. Они не родные, не друзья, но ты их знаешь, привыкаешь… Опять же, моя история – не правило и не исключение. Когда конвоя для сопровождения не хватает, женщин, бывает, пристегивают наручниками к родильному столу. Бывает, этапируют на первые сутки после родов, а ребёнок - как свободный человек – либо находится в роддоме положенный ему срок, если нужно обследование, либо, что чаще, отправляется с матерью в СИЗО. Ниточка и связь рвется очень тихо и незаметно. Постепенно ребёнка отдаляют от мамы. Женщина, родившая в тюрьме, всё время должна доказывать своё право быть матерью. Получив приговор (или даже раньше, оказавшись подследственной), ты точно так же тихо и незаметно перестаёшь быть частью «большого мира» и начинаешь жить порядками и уставами «маленького города», где всё зависит от администрации, а от тебя не зависит ничего.

KYKY : Каков стандартный порядок действий после родов?

М. Н.: Ребёнок и мама возвращаются туда, откуда прибыли в роддом. Вместе либо по отдельности. Если маму ожидает этап, её этапируют вместе с грудным ребёнком в пресловутом «столыпинском» вагоне. По прибытии в исправительную колонию ребёнка помещают в Дом ребёнка, который находится на территории колонии (в городе Хабаровск он находится за территорией). Мама имеет право видеться с ребёнком в свободное от работы время. Сама она содержится в тех же условиях, что и другие заключённые. Ребёнок содержится в колонии до трёх лет. Если маме осталось сидеть год или меньше, то пребывание ребёнка могут продлить и до 4-х лет. Если маме сидеть ещё долго, а ребёнка некому из родных забрать, он отправляется в детский дом. Многие такие мамы и дети больше никогда в жизни не встретятся. Некоторые заберут своих детей из детских домов, и их процент тоже невелик. Единицы уедут из зоны вместе с мамами и больше никогда туда не вернутся.

KYKY: Сколько часов в день мама может провести с ребёнком?

М. Н.: Закон гласит, что в свободное от работы время. А если мамочка не работает? У нас весь отряд некоторое время не работал, и нечем было заняться, кроме «вышивания» или бесконечной «уборки территории», и всё равно - два часа утром и два вечером. А дети – очень маленькие. От рождения до трех лет – тот возраст, когда мама нужна почти круглосуточно. Здесь возникает следующая проблема: у женщины в стрессе, которая никогда раньше не рожала, процесс материнской любви может просто не запуститься как механизм. Любовь - это ведь тоже своего рода процесс. Я не могу сказать, что женщины, которые находятся «там» – совершенно обычные мамы. Нет, им действительно нужна помощь извне.

Я часто слышу даже от правозащитников определение «женщина сложной судьбы» или «да она всё равно сядет» - сарказм такой. Да, это женщины, столкнувшиеся со сложностями. И что теперь? Вывести в чистое поле и «выжечь огнемётами»?

Не каждая узница, имеющая ребёнка, осознаёт себя матерью. Однако неправильно приводить как аргумент привычки (например, курение): «Да какая она мать, вон курит!». Это просто глупости. В зоне курят все или почти все, потому что курение - не просто привычка, но и способ коммуникации, и «универсальная валюта». Нужно говорить не об этом. Нужно говорить о милосердии, а такое слово, к сожалению, встречается всё реже и реже.

На эту тему: Мама, почему ты такая сука? Психотерапевт о созависимости

KYKY: А мама может, например, устроиться нянечкой туда, где содержится ее ребёнок?

М. Н.: Теоретически - да. Я сначала работала няней, а затем стала вести музыкальные занятия. Практически весь персонал, который работает с детьми – это люди «с воли». Нянь набирают из числа заключённых. Как правило, по принципу «неконфликтности» с администрацией, а совсем не по принципу наличия либо отсутствия ребёнка.

KYKY: Это привилегия?

М. Н.: Это хорошие условия, пусть денег и не платят как за работу на «промке». Работа няней у отряда «мамочек» приравнивалась к общественным работам и не оплачивалась. Зато там можно было питаться вместе, если оставалось что-то из продуктов, хотя если об этом узнают - накажут. Детей кормят гораздо лучше, чем узниц. За время моего пребывания только несколько раз были перебои с детской едой, и пока её не завезли в лагерь, у детей несколько дней были перловка и суп на тушёнке. Многие обвиняют тех, кто идёт работать с детьми, за якобы поиск хороших условий. Там есть душ. Да, ужасный и страшный, но это горячая вода. Ты можешь помыться горячей водой два раза в день. Сравните с «баней» раз в неделю. Опять же, в разных колониях и условия разные. Мама, находящая в местах лишения свободы, не особенно может влиять на что-то, касающееся ребёнка, и всё же она обязательно должна эта делать. При этом важно стараться иметь опрятный вид и не терять адекватность.

KYKY: А как администрация реагирует на тех, кто пытается бороться за права собственных детей?

М. Н.: У меня лично была очень странная ситуация: я в полном шоке, но при этом совершенно не «молчащая». Если мне что-то не нравилось - говорила. Ну а когда кормящая мать объявляет голодовку, это совсем трэш. Как только ты начинаешь бороться за права ребёнка - тебе сразу же объявляют «злостное нарушение». У меня таких было 14 или 15.

Особенно смешно сейчас говорить об этих нарушениях, учитывая, что я освободилась по УДО (условно-досрочное освобождение – прим. KYKY) , понимаете да? Все нарушения и поощрения, да вообще всё – в руках администрации. Первому начмеду (потом сменился руководящий состав), который в нашей колонии отвечал за то, как содержатся дети и что едят, было много лет. Он пил, и в принципе, ему всё было безразлично.

KYKY: Какова, на ваш взгляд, самая важная проблема, с которой сталкиваются женщины после освобождения?

М. Н.: Ресоциализация. Женщина выходит – и понятия не имеет, как жить в этом мире, куда идти. Многие за время отсидки забывают, извините, как еда готовится. Многие не забирают детей именно потому, что уверены в собственной несостоятельности, считают, что не смогут позаботиться о ребёнке. А для общества они уже не люди. Нет, не люди второго сорта, а именно – не люди. Ведь в лагеря отправляют, образно говоря, чтобы «сжечь» личность. Нужно об этом писать, говорить, показывать, если мы говорим вообще о гуманизме.

На эту тему: Работа без профессии. Болезнь без диагноза. Дайте детям с аутизмом сделать Беларусь лучше!

KYKY: После показа фильма Натальи Кадыровой «Анатомия любви» и вашего проекта «Тюремные дети», как вы считаете, «лёд тронулся»?

М. Н.: Нам удалось переломить точку зрения ФСИН России на совместное проживание матерей и детей. Понятно, что всё происходит не так быстро, но происходит. Мы с Натальей Кадыровой не были знакомы до того, как появился фильм. Я занималась проектом, а Наташа в это время уже снимала это кино. Я сначала была настроена скептически, типа: ну, ещё одно кино. Всё оказалось не так. Фильм важный, программный, что называется. После его выхода нам начали писать и звонить люди. Спустя год фильм показали на Первом канале. Да, не в прайм-тайм, а ночью, но всё таки показали.

KYKY: Сколько вашему сыну сейчас?

М. Н.: Вадику 11 лет. Мы живём сейчас жизнь, очень далёкую от той. И всё же… Душа после зоны - это выжженное поле. Тем более, женская. У всех разные сложности: кто-то не может найти человека в жизни, близость с мужчиной отходит на второй план. Кто-то снова совершает преступление, просто потому, что попадает назад «в среду» или просто не находит себе места «вне зоны». У нас система мест лишения свободы - это другая эпоха, жизнь, оторванная от большого мира. И назад многие возвращаются. Они выходят и не знают, что им делать в жизни.

KYKY: А сегодня в России кто-нибудь реально занимается помощью женщинам из мест лишения свободы?

М. Н. : Есть движение «Русь Сидящая» (основатель и исполнительный директор фонда «Русь Сидящая» – Ольга Романова, российская журналистка, лауреат премии ТЭФИ, жена осужденного в 2008 году бизнесмена Алексея Козлова – прим. KYKY ) . Фонд занимается помощью в том числе женщинам после освобождения. Важно понять, что это точно такие же люди: им нужно есть, чистить зубы, иметь доступ к медицинской помощи… А самая простая реакция со стороны общества – «сама виновата». Всё, точка. Я глубоко убеждена, что если женщину пересадить из одной почвы в другую, она способна корни пустить: и дом, и дети – всё будет. Я такие примеры знаю. Позиция «сама виновата, сама и отвечай» – по-настоящему асоциальна.

KYKY: О чём вспоминать страшнее всего? Из «той жизни» в зоне?

М. Н.: Есть вещи, которые ты будешь переосмысливать столько, сколько живёшь. Самое страшное - смерть. За время моей жизни в лагере я стала невольным свидетелем того, как оборвались две жизни: неожиданно, непостижимо. Смерть женщины и смерть ребёнка. Я пишу книгу. Переписываю, думаю вот уже десять лет, как об этом рассказывать. И есть вот такой отрывок:

На эту тему: Ребенку нужен хотя бы один адекватный любящий взрослый рядом

Маленький город – книга о женской тюрьме, портреты и жизни героинь, несколько из тысяч и тысяч женщин, которые никому не нужны. Я попробовала описать их там – там, где жизнь стоит как болото, где, чтобы жить, недостаточно просто дышать, просто придумывать, как выжить. Где дети – новорожденные – средство манипуляций, а слова «радость» и «счастье» – вызывают усмешку. После которой они, с выжженной душой приходят в большую жизнь, становясь нашими соседями по миру. Жизнь в женской тюрьме страшная, душная и подчиняется неведомым людям законам.

Публикуя сейчас эти записки, я выполняю два обещания. Одно – уже умершей женщине, как памятник на её безымянной могиле, другое – матери погибшего ребенка. Остальные новеллы – исходя из собственной невозможности не писать об этом. Это трудно читать, судьбы женщин тюрьмы не вызывают сочувствия, чаще всего звучит разнообразных форм комментарий: «А что вы хотите, они преступницы, и тюрьма – не санаторий». И поскольку таких комментариев предостаточно, я в качестве эпиграфа взяла другой – тот, что у меня и, я очень на это надеюсь, у многих еще людей находит отклик и побуждает к мыслям, эмпатии, рефлексии. А у кого-то – к действиям. Это слова замечательного фотографа, много лет снимавшей женские тюрьмы, Виктории Ивлевой: «Я не могу заставить себя не жалеть их».

Наташа

Наташа пришла в отряд в положении. Провела в СИЗО пять месяцев. Даже странно, как медленно текли её дни во время следствия и суда. Обычно в делах, каким было её дело, все проходит быстро, без сучка и задоринки – месяц-другой, и «столыпин». Она была осуждена на два года за кражу. На воле у нее остался старший ребенок, а младшего она носила уже в тюрьме. Наташа была из небогатой семьи, дочерью очень добрых, но замученных бедностью людей. В их деревне и работать-то было негде. Что земля давала, то и ели. Пила смертно, конечно, не без того. В свои двадцать три года выглядела отвратительно. Видимо, жизнь не то что не казалась ей медом, а совсем была невыносимой.

Она была очень некрасивой. Беременность предполагает, что женщина хорошеет, даже в условиях несвободы. Но дитя внутри освещает и делает жизнь осмысленной не для всех – Наташа была из таких. Возможно, она стала бы даже хорошенькой – некрасивость необязательна при носе-картошке и маленьких глазах. Даже распухшие во время беременности дочерью губы после родов стали обычными полными губами молодой женщины. Наверное, всю красоту, как говорят в народе, забрала дочка.

На эту тему: Знаете, у кого в Беларуси самая незавидная судьба? У тех, кто вынужден ухаживать за своими стариками

Но и роды не украсили Наташу. Она осталась прежней – с сальными волосами, которые были обесцвечены перед самой посадкой – это было видно по черным отросшим корням, нездоровым желтым цветом лица, прыщами. В маленьком городе нерях не любят. Не только те, кому неряшливость просто отвратительна, как факт. Не любят все, потому что спальня – одна на всех. Кровати стоят так близко друг к другу, что ты можешь почувствовать малейшую перемену в изменении запахов соседки. Именно поэтому здесь на вес золота дезодоранты и все косметические принадлежности, которые могут создать приятные обонятельные ощущения. Но откуда ей было их взять – эти достижения цивилизации, которые здесь можно только получить от родных, купить в лавке или обменять на что-то.

Наташа потом приспособилась – стирала белье, помогала мыть полы. Но до этого прошло столько мучительных для нее дней. Никто не хотел подходить к ней близко. Никто не хотел сидеть с ней за одним столом. Никто не хотел с ней даже говорить. От Наташи всегда шел какой-то запах. Сложно было понять, на что он похож – настолько он был неприятным, отвратительным. Каким-то жутким. Никто и не собирался диагностировать «что это», нет, желающих не было. Взять пахнущую женщину в товарки, помощницы – ну, знаете ли. Так, как орали на Наташу, как её гнали отовсюду – на моей памяти за все два года больше не было ни разу. Только разве что стукачка Оксана получала такую же долю пинков и остракизма.

И тут за дело взялась Стелла – завхоз на зависть всей зоне. Высокая, толстая, властная. Облагородить неопрятную девушку – да-да! – входит в обязанности завхоза. Наверное, другие завхозы применяли более простые методы, чем Стелла, не выискивая сложных путей, добиваясь чистоты нерадивых обитательниц воплями, тумаками, публичным позором и написанными докладными в особо сложных случаях. Но Стелла не была таковой. Ей не была чужда человечность. Она даже была человеколюбива – несмотря на откушенное ею на воле ухо гражданского мужа.

Стелла взяла шефство над Наташей. Завхоз была терпелива. Она проверяла, выстояла ли Наташа очередь в умывальню утром, почистила ли зубы, дождалась ли свободного места в туалете вечером, чтобы совершить хотя бы частичное мытье из майонезного ведерка.

Впервые попадая в маленький город, все мы испытывали одну и ту же проблему, которая мучает всех без исключения. Как сходить в туалет или помыться в помещении, где находится больше, чем пять человек. Отсутствие перегородок, три или четыре унитаза – все это всегда является причиной многодневного, а у некоторых – многомесячного запора. Это называется стрессом новичка. У Наташи был весь букет. Из-за врожденной стеснительности и приобретенной запуганности она не могла заставить себя раздеться в присутствии других людей. Стелла помогла ей. Сначала она орала, ругалась, «чморила» Наташу, использовала, не мудрствуя, все привычные методы воздействия в группе. Пока однажды Наташа не вскинулась и не закричала:

– Я не могу дождаться своего места. Я занимаю, занимаю, а меня все время выгоняют! А потом «отбой», и когда мне мыться?!

И Стелла, подняв от изумления бровь, взяла Наташу за рукав, протащила по коридору, и, влетев в туалет, заорала:

– А ну, быстро подняла руку та, кто сейчас её выгнал!

Желающих сознаться не нашлось, зато мгновенно освободилось место среди плотно стоящих друг к другу двенадцати человек.

Теперь Наташин день начинался и заканчивался, как у всех. И наверное даже лучше, чем у многих. Стелла взяла Наташу «помогалкой». И если судить по настроению и чувству удовлетворения, получаемым от выполняемой работы, у Наташи-помогалки завхоза статус был повыше, чем у секретаря начальника колонии. Наташа стирала белье – свое и Стеллы настоящим порошком «Тайд», с ароматом альпийских лугов и в спокойной уверенности – она знала, что под навесом во дворе всегда есть свободная веревка для сушки. Наташа сушила его, зная, что его никто не украдет, иначе Стелла найдет вора и превратит его жизнь в ад, который не приснится даже самой распоследней «крысе».

Теперь у Наташи была еда. Она ела то же, что и завхоз. Из чувств благодарности и пре-данности она ела после принятия кушаний самой Стеллой и помыв за ней посуду. Наташа четко блюла «субординацию» – никогда не садилась за стол вместе с ней.

Прошло два месяца после Наташиных родов. Жизнь налаживалась, и вместе с этим закономерно приходили другие радости – от встреч с маленькой прехорошенькой дочкой на лице Наташи разливалось умиление. Только вот молоко быстро пропало, у многих приходящих на кормление по часам оно пропадало быстро. Но Наташа продолжала яростно сцеживаться, хотя смысла в этом не видели даже врачи Дома ребенка.

Когда через неделю исчезла последняя надежда, Наташа стала выполнять оставшиеся материнские обязанности по правилам маленького города – два часа в день на прогулке – с такой же тщательностью и пунктуальностью, как и те несколько дней, когда у нее было молоко и она кормила свою маленькую дочку. Её сильно поношенный бушлат – из старых, дряхлых, Стелла все собиралась справить ей новый, да так и не успела – был виден во время каждой прогулки – все положенные два часа утром и вечером. Подруг у нее не было, да она и не стремилась.

Теперь совсем никто не обращал на нее внимания. Лишь старались обойти, потому что запах был неистребим. Никто не заметил, как её увели однажды ночью в медсанчасть. Наташа не вернулась.

Мы все узнали, что она была там, когда однажды утром Стелла сказала, что Наташа сегодня ночью умерла. Что она три дня была в коме. Что очень мучилась, а везти в город никто не хотел – то ли боялись, что не довезут, то ли было недосуг. И у Стеллы – такой могущественной среди обитательниц, такой властной, твердой и жестокой – подрагивало правое верхнее веко – она не в силах была вызвать скорую, отправить Наташу в реанимацию – то была не её епархия. Можно было не сомневаться – если бы Стелла знала, что Наташа вот прямо сейчас корчится от боли, из её рта и носа выходит желчь – гепатит не щадит перед смертью – Стелла подняла бы на ноги все имеющееся начальство, все управление, да что там – весь город Челябинск – и Наташу бы спасли. Но глаз Стеллы дрожал, предательски сухим, лающим, четко поставленным голосом она говорила, что Наташу не смогли спасти. Глядя на нее, очевидно справляющуюся с волнением, я заплакала. Билась мысль: «Она жила рядом с нами и умирала. Она уже пахла смертью, а мы не догадывались и сворачивали с её дороги. Нам бы только знать...». Эта безвозвратность, невозможность вернуть хотя бы один из дней, отмотать все назад – не было бы сейчас такого душащего стыда за малодушие.

На эту тему: Экскурсия в Новинки. За что пациенты ругают отечественную медицину

Стараясь не шуметь, я вышла из комнаты. Я шла и вспоминала, как справлялась с рвотными позывами, когда видела Наташину грязную форму – она только пришла в отряд, была с большим животом. Как ни разу не вызвалась помочь ей. Как молча слушала летевшие в её адрес насмешки и гневные слова, просто выходя в такие моменты в другое помещение. Я шла к дому ребенка, где осталась маленькая Наташина дочка, чтобы повидать её. Слезы текли и текли. Мне было невыносимо стыдно за все, чем я не помогла ей. Наверное, это был один из самых важных дней моей жизни в маленьком городе, потому что мне и сейчас за это стыдно.

В доме ребенка я уже много месяцев работала няней и вела «музыкальные» занятия, через КПП прошла беспрепятственно, нигде не задержавшись. «Вольная» няня первой группы вынесла Ксеню – двухмесячного человечка с самыми голубыми глазами, какие я только видела в жизни. Я спросила, могу ли я удочерить её? Няня грустно улыбаясь сказала, что я далеко не первая из жительниц, кто сегодня интересовался этим. И что, к сожалению, людям с судимостью детей удочерять или усыновлять нельзя. А так она бы отдала как минимум троим обратившимся сегодня. Няня унесла малышку, мы поплакали и разошлись. Вскоре пришло радостное известие. Наташину малышку приедет забирать бабушка – Наташина мама.

А Наташа лежала на периметре. На счастье администрации был крепчайший мороз. Морга в санчасти не было, и тела умерших клали в мешок и выносили на периметр – полосу под забором с колючей проволокой на границе маленького города и большой жизни. Там она и лежала – в мешке на скованной морозом земле – первые четыре дня после своей мучительной смерти, избавившей её от мучительной жизни.

Через четыре дня приехали долгожданные родственники малышки – мама и сестра Наташи. Глядя слезящимися глазами и убирая выскочившую прядку седых волос под черный платок очень сухой маленькой рукой, Наташина мама сказала руководителям:

– Я за внучкой приехала. Дочь забирать не буду. Вы уж похороните её сами. Мне не на что.

Наташа похоронена без креста и таблички. Фамилия не сохранилась, как и место её последнего упокоения. Эта новелла – вместо памятника.

Заметили ошибку в тексте – выделите её и нажмите Ctrl+Enter